Счастье рядом - [65]

– Ты не понимаешь? Серьезно? – качаю я головой.

– Да, серьезно! – он в ярости. – Давай же, скажи, почему ты так поступаешь?

– Потому что я боюсь, что ты увидишь меня голой!

– Что? – в недоумении спрашивает он.

– Я больна, Оскар! Мое тело больное! – ору я и кладу руки на то место, которое не хочу показывать ему. По моему лицу текут слезы. – Этот шрам уродует меня! – всхлипываю я.

– У меня нет проблем с этим шрамом!

– У тебя, может быть, и нет, но у меня есть! У меня есть с ним проблемы! Я – это не я.

Мы смотрим друг на друга, затаив дыхание.

– А кто ты? – шепчет он в тишину.

– Я… теперь не знаю, – я вытираю слезы. – Ты хоть раз задумывался, как я чувствую себя рядом с такими, как ты?

– Что ты подразумеваешь под «такими, как я»?

– Рядом с теми, кто выглядит как ты!

– Тесс, что ты несешь? Ты прекрасна…

Я издаю осуждающий звук.

– Ага, точно…

– Нет, ты прекрасна, – спокойно говорит он.

– Кожа да кости! – бросаю я, и мой голос звучит очень резко. – Я отвратительна!

Я чувствую, что меня вот-вот прорвет. Но прежде, чем разразиться перед ним слезами, я выхватываю сумку из его рук, открываю внутренний карман и достаю зайца.

– На, держи! – я больше не кричу, и не только потому, что мои легкие мне этого не позволяют, а потому, что у меня все болит. И в этот раз не оттого, что я счастлива. В этот раз мне просто больно.

Бессонная ночь в Авеццано

Я уже несколько часов не сплю, ворочаюсь туда-сюда, а вместе со мной и мои мысли. И неважно, сколько раз я уже проиграла в голове нашу ссору, но не могу поверить, что Оскару наплевать на мой шрам. Ведь он огромный и гадкий. Он просто не понимает, о чем говорит. Откуда? Тогда он видел мельком только крохотную его часть. Если бы он знал, как я выгляжу обнаженной, был бы благодарен за то, что я его оттолкнула.

Ночь очень душная, и повсюду стрекочут цикады. Я задумываюсь, прислушивается ли сейчас Оскар к этим звукам. Наверное, нет. Я уставилась на серую обивку крыши, и возникло странное ощущение, ведь не так давно мы вместе лежали на этой крыше. Оскар на мне.

Я сажусь и смотрю в окно, но едва ли могу что-то разглядеть. Готова поспорить, он сейчас крепко спит в своей дурацкой палатке, пока я еще сильнее погружаюсь в мысли. Неважно, что он говорит, шрам вызовет у него отвращение! Он мерзкий, и я не буду упрекать Оскара за это. А что он еще должен сказать? «Тесса, у тебя не очень привлекательное тело, можешь не снимать футболку?» Он никогда так не скажет. Он слишком хорошо воспитан. И не хочет причинить мне боль, поэтому не признает, что мое тело вызывает у него отвращение. И он не должен делать этого, потому что каждый, кто увидел бы шрам, счел бы его уродливым. Ему даже не нужно произносить это вслух. Я и так это знаю.

Воздух в машине очень спертый, и я больше не могу тут находиться. Кроме того, я ничуть не устала. Я нервничаю и переживаю уже несколько часов. Как будто боюсь, что утром мы с Оскаром расстанемся, хотя и не были вместе по-настоящему. Я встаю на колени, поправляю сорочку, ищу топ и пижамные штаны в рюкзаке. Быстренько надеваю их, кладу телефон и наушники в сумку и через открытое окно заползаю на крышу. Я делаю глубокий вдох, насколько это позволяют мои легкие, и сажусь на одеяло. Это единственное, что осталось тут с вечера. Я подыскиваю в телефоне подходящую для этого момента песню. На такой случай она одна-единственная.

В наушниках не слышно сверчков, только чувствуется собственное дыхание и пульс. Я прислушиваюсь к биению сердца, пока не начинают играть гитары в песне «The funeral», и тогда ложусь и закрываю глаза. Когда я в последний раз слушала эту песню, то тоже сидела на крыше, только возле окна моей комнаты. В тот раз я тоже много размышляла. Хотя это неудивительно. Когда я этого не делала? Я вспоминаю жару. И о том, как разбежалась и прыгнула. Я вспоминаю, как кожей ощущала холодную воду. И об Оскаре. О его взгляде и о том, как он смотрел на меня, когда заметил шрам. А потом думаю о том, как мы вместе сидели на крыше, когда я ему все рассказала. Мне казалось, та ночь была бесконечной. Но она такой не была.

Я концентрируюсь на песне и слышу только одно предложение: «Я буду готов к смерти». А я? Готова? Такое возможно? Я вижу свои похороны. Я в урне, которую себе выбрала. Думаю, это был правильный выбор. Достаточно однотонная, может быть, немного скучная, зато вечная. Да, она мне подходит. Рядом с урной стоят родители. Они плачут. Ларисса тоже плачет. Во втором ряду я нахожу тетю вместе с мужем. У нее их было три, а у меня не будет ни одного. И рядом с ними я вижу Оскара. Он выглядит так печально, что я едва ли могу дышать. Его кожа непривычно бледная, а на его глазах блестят слезы. При виде его я чувствую, как и под моими веками скапливаются слезы и стекают по вискам. Я хочу обнять его, но не могу, ведь меня больше нет. Внезапно выражение лица Оскара меняется. Вместо костюма на нем появляется темно-синяя футболка, а на лице улыбка, которая заставляет меня сделать резкий вдох. И я смотрю, чему он улыбается. А точнее, кому. Это молодая женщина, которая стоит перед ним, и ее глаза светятся любовью. Его глаза тоже сверкают. Я открываю свои глаза, как будто таким образом могу стереть эту картину из головы, но она прилипла ко мне, как жвачка к подошве. Я знаю, что это рано или поздно произойдет, но осознание того, что после меня у него будет другая, сводит меня с ума.