Счастье потерянной жизни. Т. 3: Просто ученики - [19]

На глазах Павла, заключенные моментально расхитили оставшиеся вещи, а из-за нескольких кусков сахара затеяли драку.

Стоя у костра, Павел ужаснулся от всех этих жутких переживаний и пошел опять в забой, чтобы в работе, хоть немного, забыться. Вдруг по забоям прокатилось как эхо:

— Гаранин! Гаранин!

Подняв голову от грунта, Павел, прежде всего, увидел, что все заключенные, как по команде, разбежались от костров к месту работы и, кто как мог, начали копошиться над грунтом.

Невдалеке от него, наверху, на краю 5-ти метрового обрыва, заложив руки за спину, в форме работника НКВД, стоял без движения тот самый Гаранин, который наводил такой ужас на заключенных. Много разных рассказов ходило среди заключенных, обитающих на Колыме, о полковнике Гаранине, и все они сводились к кровавым расправам; самый достоверный факт этого: на каком бы прииске он ни побывал — сотни людей там были расстреляны.

Павел взглянул на него, стараясь, по возможности, разглядеть черты его лица. Он увидел, что оно отражало холодное надмение и глубокое презрение к этим сотням, обреченных им на смерть людей, которые, кутаясь в арестантские лохмотья, копошились под его ногами. Угодливо увивался вокруг него прораб, из таких же заключенных, готовый выполнить любое его приказание.

При виде этого палача, сердце Владыкина пришло в тревожное волнение, предчувствуя в появлении этого начальника, что-то недоброе. Что было сил, Павел перевел взгляд свой на свинцовое небо и тихо промолвил:

— Боже мой, Боже мой, утешь меня! Смертным холодом повеяло на душу мою, при виде этого большого человека!

Набросав последние кучи грунта в короб, он остановился, опираясь на лопату, и четкая мысль из 36-го Псалма, на мгновение, озарила его душу: "Видел я нечестивца грозного, расширявшегося, подобно укоренившемуся, многоветвистому дереву; но он прошел, и вот, нет его; ищу его, и не нахожу".

Как-то невольно, Владыкин повернулся на место, где стоял Гаранин и, к своему удивлению, обнаружил, что грозного начальника там не было. Но сердце Павла не переставало волноваться, в предчувствии чего-то недоброго. Часа через два, уже перед обедом, нарядчик, подойдя к Владыкину, приказал все оставить в забое и немедленно явиться в контору лагеря. Сердце дрогнуло от этого распоряжения, и Павел медленно побрел из забоя. В конторе ему приказали: немедленно сдать все казенные вещи и явиться к проходной вахте. Отдав вещи в каптерку, он, с отцовским чемоданом в руке, решил зайти попрощаться с дорогим старичком Платоновым, но, встретившись с ним у порога кипятилки, был удивлен его скорбным тревожным взглядом.

— Что случилось, Павел? — спросил его старец, — уж не вызвали ли тебя в этап, с этими людьми? — проговорил он, указав головою на толпу, стоящую за зоной лагеря.

— Не знаю, Иван Петрович, куда и зачем, но приказали лагерные вещи сдать, что я уже и сделал, а теперь пришел попрощаться с вами. Какое-то тяжелое предчувствие томит мою душу; вы помолились бы обо мне.

Брат Платонов, полными слез глазами, поглядел на Павла, торопливо достал из-за пазухи большой кусок сахара и три рубля денег, сунул в руки Владыкина и, прерывающимся от волнения голосом, сказал:

— Дитя мое, это мой неприкосновенный запас, я его все время хранил под сердцем, теперь отдаю его тебе, пусть моя искренняя любовь, в этом скромном подарке, может быть, в самые отчаянные минуты твоего страшного, неведомого пути, согреет твою душу. Останься христианином — до конца.

Старец крепко прижал остриженную голову Павла к своей груди и, роняя над ним слезы, благословил его короткой, горячей молитвой. Юноша от волнения не мог выразить ни слова, рыдания душили его, хотя он и пытался еще что-то сказать.

В это время раздался голос надзирателя, приближавшегося к кипятилке:

— Вла-ды-кин!

Павел, впопыхах, сунул комок сахара и три рубля денег в самодельный карман, пришитый тоже против сердца и, механически открыв чемодан, прочитал отцовскую надпись на нем.

— Он мне, наверное, уже больше не понадобится, дедушка, я его оставлю вам.

Надзиратель, с бранью, вытолкнул Владыкина на улицу и, подталкивая его сзади, повел к карцеру, уже набитому до отказа, подобными ему.

— Пока подождешь, здесь! — сказал он, закрывая на замок дверь за ним. Через огромные щели карцера были видны заключенные, проходившие из забоя на обед в зону.

— Куда?… За что?… Когда?… — слышались вопросы проходящих товарищей, но ответы были очень немногие и самые неопределенные. Сквозь щели, проходящие делились с арестантами махоркой — единственно доступной ценностью.

После обеда, когда рабочие прошли из лагеря в забой, надзиратель, выкрикнув по списку арестованных, вывел их через вахту за зону и, присоединив к ранее выведенным, приказал строиться в колонну. В ответ на команду из толпы послышались недоуменные выкрики:

— А мы вещи оставили в бараке!…

— Моя сумка тоже лежит в каптерке!… - А как же с чемоданами, ведь мы же их не донесем?…

Конвоирующий, дождавшись, когда все умолкли, ответил коротко и резко:

— Оставить все на месте… никому ничего не нужно будет. Вперед! Ма-р-р-р-ш!

Сторожевые псы, по бокам и сзади, подняли неистовый лай и шеренга недоумевающих арестантов, подчиняясь команде, медленно двинулась вперед.