Счастье потерянной жизни. Т. 1: Отец - [32]

1920 год оказался засушливым и неурожайным. К голодающему городу прибавились голодные деревни, причем, в них было еще тяжелее. Владыкины пришли в ужас при виде хлеба, привезенного из Починок Катериной и Федором, желавшими повидаться с беженцами. Это была какая-то черная масса, состоявшая из лебеды, крапивы и прочего суррогата, слегка обвалянного в ржаных отрубях, смешанных с мякиной. Правда, Павлушка и здесь удостоился особой милости от бабушки. Она завела его на кухню, вытащила тайком из-за пазухи лепешку, испеченную из картошки и обвалянную в тех же отрубях, сунула в руки с предупреждением: "Ешь скорей, никому не показывай!" Заговор хотя и не был раскрыт, однако после по их довольным лицам все заметили, что Павлушке удалось слизнуть чего-то повкуснее, чем починковский хлеб-суррогат.

В городе обстановка оставалась тяжелой: разруха положила свой страшный отпечаток и на внешний облик его. Мелкие фабрики, мастерские, лавки и магазины за редким исключением были просто заколочены. Большие же дома и предприятия были разорены и приведены в негодность. Крупные богачи куда-то исчезли бесследно, а те, что помельче, изредка появлялись в городе, да и то только в церквах. Все торговые заведения закрылись как-то сразу, и было просто удивительно, куда девалось столько всякого добра, от которого еще недавно ломились полки в магазинах у купцов. Единственное оживление было на базаре, где происходила не купля-продажа, а товарообмен. Чистый хлеб, однако, обменивался украдкой и был так дорог, что простому населению оставались доступны только жмыхи : подсолнечный, маковый, конопляный и др.

В потребиловках была сущая неразбериха: продукты кое-какие были, но с деньгами творилось невообразимое. Выпущенные "керенки" обесценивались так быстро, что люди едва успевали рассчитываться сотнями, потом миллионами и впоследствии полотнами-миллиардами. Многие люди жили в городе при закрытых ставнях день и ночь из-за грабежей. Владыкин попытался было наладить сапожное дело по ремонту обуви, но потерпел неудачу. Новую пару хромовых сапог можно было купить за краюшку хлеба, барышни освежались настоем тополевых почек, а счастливыми считались те, кто чай пили с сахарином.

Петр с Лушей и Яковом решили на работу не поступать, а добывать пропитание, как и многие другие, по хлеборобным местам. Детей оставляли с Полей, сами же втроем садились на поезд в поисках хлеба, покупая или выменивая его на личные вещи. Но и это оказалось невыносимо тяжким. Павлушка видел, как отец на ходу поезда сбрасывал мешок с добычей, спрыгивал сам, подбегал к окну дома и, вытряхнув содержимое, не заходя, спешил на станцию, чтобы прицепиться к этому же составу. Еще хуже было для матери: измученная переездами, она еле добиралась домой с мешочком какой-нибудь крупы или махорки, чтобы потом ее же на базаре обменять на хлеб. Яков однажды возвратился с пустыми руками и с печалью рассказал, что у него отняли добытый хлеб. Он не знал, как теперь дальше жить. Осенью приехала Катерина, привезла несколько мешков свежеуродившейся картошки и, посмотрев на Лушу, категорически запротестовала:

- Хватит таскаться вам, баба-то живот таво гляди сорвет, вот картошки вам, хватит на первый случай, а там - дай Бог разуму.

Петр близко к сердцу принял слова тещи и решил прекратить поездки. Он сел опять за сапожный верстак, и хоть жилось им победнее, чем Якову, зато были все дома. Больше же всего его угнетало то, что в сутолоке переездов он стал терять дорогое чувство стремления к Божьему. И прежний Петр начал в нем воскресать.

Однажды ему принесли на починку разлаженный баян. С большим старанием он взялся исправлять его и вскоре восстановил полностью. Вечером, отложив все, Петр решил баян опробовать. Отвыкшие за прошедшие годы пальцы не слушались его сначала, потом будто прорвалось. Петр овладел собою и залихватски начал играть с прежней легкостью. Луша с грустным лицом посмотрела на него, покачала головою. Как током поразил Петра этот жест. Он отбросил баян и долго сидел в раздумьи, глядя в окно, потом оделся и вышел на улицу. Не выбирая направления, он побрел к реке на огороды. Огородники выкапывали картошку и сносили ее к шалашам. Петр остановился около одного из них. Слух его привлекла незнакомая, но мелодичная песня.

- Бог в помощь, хозяин! Картошку-то копать в наше время действительно надо с песней, - проговорил Владыкин.

- Спасибо, братец, и вправду ты сказал, что только Бог в помощь. Кабы не Он, и ботвы прошлый год бы не собрали. А сегодня, слава Богу, милость Свою Он явил людям. А ты чей же, заводской чай будешь?

- Да я чей только не был, хозяин, как зовут-то вас? - спросил Петр огородника.

- Григорий Наумыч, братец. Да пойдем в шалаш, немного спину и я разогну, а то за день-то и некогда, - пригласил огородник Петра, оглянувшись на копающих картошку женщин.

- Жить вот приходится здесь, время голодное, воруют, - объяснил огородник Петру, осматривающему шалаш. Петр достал из кармана кисет и старательно стал скручивать цигарку.

- Бросал уж я вот эту дрянь-то, а в последнее время с мытарствами-то опять потянуло, - кивнув на цигарку, осуждая себя, объяснил Петр.