Счастье по Аристотелю - [68]

Именно поэтому чаще всего, развивая свою теорию искусств, Аристотель ссылается на трагедию Софокла «Царь Эдип», где основной акцент сделан на абсолютной несправедливости и слепоте судьбы, удачи, случая. Эдипу открывается ужасная истина: он женат на собственной матери, которая родила от него четверых детей, а до женитьбы он (сам того не ведая) убил собственного отца в дорожной драке, если называть вещи своими именами. Это яркий пример незаслуженных страданий, поскольку злоключения были уготованы судьбой не лично Эдипу, а любому сыну царя Лая и Иокасты, который доживет хотя бы до отроческих лет. Трагический жребий выпал Эдипу еще до зачатия.

Наряду с полнейшей невиновностью в отцеубийстве и кровосмесительстве, совершенных по неведению, Софокл демонстрирует читателю и зрителю выдающийся ум своего героя. Эдип завоевывает фиванский трон и прекрасную царицу, спасая жителей Фив от тирании Сфинкса, но годы спустя сам становится причиной бед фиванцев, своими невольными прегрешениями навлекая на город мор. Парадокс данной трагедии в том, что, будь Эдип менее умным и целеустремленным, он мог бы так и не узнать правду о своем происхождении. Если бы не блестящий ум Эдипа, царь с царицей дожили бы до преклонных лет в блаженном неведении о своем родстве, однако логические умозаключения приводят их к истине (Иокаста постигает ее чуть раньше супруга). Обоим приходится осознать, что Эдип и есть тот самый младенец, которого Иокаста приказала оставить на горном склоне на съедение зверям, и это «узнавание» ведет к трагической развязке. Иокаста вешается в супружеской спальне, а Эдип, вынув ее тело из петли и сорвав с холодеющего плеча застежку, выкалывает себе глаза. Власть над Фивами переходит к шурину Эдипа Креонту. «В пределах одного круговорота солнца» могущественный и почитаемый всеми повелитель Фив выясняет, что мог бы оказаться на фиванском престоле по праву наследования, но почти сразу вслед за этим лишается и трона, и семьи, и зрения.

Герой реалистичной картины, нарисованной Софоклом, пытается разрешить неразрешимое. Зрителю приходится постоянно отделять те свойства личности Эдипа, благодаря которым он приобрел мудрость и царский трон, от заведомо неподвластного ему злого рока. Неудивительно, что этические дилеммы Аристотелю больше всего нравится разбирать на этом материале. Связи между сюжетом, характером персонажа, ходом мыслей и речами, в которых эти мысли находят выражение, проработаны и выписаны самым тщательным образом. Именно эти четыре составляющие трагедии – фабулу (muthos), характер (ethos), мысли (dianoia) и текст (lexis) – и именно в таком порядке перечислены в «Поэтике» как ключевые элементы жанра, однако эта по-прежнему актуальная и точная формула применима и к любым другим видам художественных произведений.

Аристотель считает Эдипа эталонным трагическим героем, поскольку его образ оптимально проработан, чтобы вызывать у нас сострадание и страх – именно те эмоции, которые, по мнению философа, призвана пробуждать трагедия. Невозможно не проникнуться состраданием к свергнутому правителю Фив, когда тот с истекающими кровью глазницами, шатаясь, уходит со сцены. И, поскольку избежать своей ужасной участи Эдип был не в силах, мы испытываем страх перед неотвратимым злым роком, который может когда-нибудь постигнуть и нас. В непревзойденной главе 13 «Поэтики» Аристотель объясняет, что подобные чувства возникнут у зрителя лишь в том случае, если герой обладает надлежащим нравственным обликом. Мы должны наблюдать героя в момент резких драматических перемен, самая трагичная из которых низвергнет его с высот счастья и успеха в бездну потерь и горя вследствие некой фатальной ошибки – гамартии (hamartia).

Как утверждает Аристотель, единственный способ оценить характер героя – понаблюдать за его речами и поступками. Гамартия – это не перманентный изъян или склонность, она воплощается в сказанном или сделанном или не сказанном (не сделанном) в надлежащий момент. Таким образом, для Аристотеля гамартия, как и все остальные элементы правильной трагедии, означает этику в действии. Именно этот нравственно-психологический акцент и составляет основную ценность качественного художественного произведения, будь то пьеса, фильм или книга: они обладают неповторимым свойством способствовать нашему познанию себя, мира и мрачных областей жизни, даря при этом эстетическое наслаждение.

Один из терминов, почти неразрывно связанных в массовом сознании с Аристотелем, – концепция катарсиса. Сострадание и страх, которые испытывает зритель трагедии, дают ему «очищение подобных чувств». Как сын выдающегося практикующего врача Аристотель не раз присутствовал (возможно, и ассистировал) при различных медицинских процедурах, а побывав и пожив в нескольких отличных друг от друга областях Греции, наверняка мог сравнить местные подходы к лечению.

В «Политике» Аристотель говорит о роли музыки – точнее, религиозных песнопений, приносящих эмоционально возбудимым людей «очищение и облегчение, связанное с удовольствием». Из этих строк следует, что у греков действительно имелись особые священные мелодии, своим мощнейшим воздействием помогавшие людям совладать с крайними проявлениями эмоций. Если, упоминая трагический катарсис в «Поэтике», Аристотель отождествляет его мысленно со «священными песнопениями», то и к трагической постановке следует относиться как к средству пробуждения сильных эмоций у вовлеченных зрителей, призванному не только развлекать, но и вырабатывать у публики умение справляться с аналогичными реакциями в обычной жизни.