Счастье, несчастье... - [17]

—   Да уж,— снова начал Отец,— после того, как наша дочь увидела свою маму в таком... неистовом состоянии, ее уж теперь не удержишь. Все дни на­пролет теперь станет высматривать — у кого, что, где?— Отец сказал это противным старушечьим голо­сом,— Во всех домах теперь занавески разглядит.

—   Я понимаю,— продолжал он, несколько успо­коившись,— понимаю, когда голодный завидует сытому. Но тебе! Зачем тебе черная ванная, когда у тебя есть белая? — вот чего я не пойму ни­когда!

Мать ответила, что она не завидует ванной, не за­видует гарнитурам — она завидует тем людям, ко­торых дома за каждое слово не пилят.

— Все не то вы говорите,— вмешалась, наконец, Бабушка.— Завистники — несчастные люди, вот в чем дело. Самые несчастные бедняги на свете. Помните Зою из пашей старой коммунальной квар­тиры — вот была мученица, вот страдалица! Пом­ните? Бывало, выйдет на кухню чернее тучи, кастрю­ли гремят, сковородки летают — не подходи! Тут уж можно и не спрашивать, и так все знают: кто-ни­будь из соседей купил себе либо шкаф, либо еще что-нибудь. Я отлично помню, как сама она купила тюле­вые занавески с пальмами, и все подумали, слава богу, немного успокоится. А через три дня — ужас, дым коромыслом! Опять сковородки летят! Что та­кое? Оказывается, соседка побежала и купила тюль с розами. У Зои с пальмами, а у той — розы. Бед­ная, почернела вся. И самое любопытное: она дей­ствительно страдала и не могла себя понять, в себе разобраться, себя как-то успокоить — ну розы, ну и что? А у нее — это я вам уже как врач говорю — поднималось кровяное давление. Зависть — зверь, который жрет и сыт не бывает. Новая квартира? — а у Ивана Ивановича лучше. Новая машина? — а у Ивана Петровича... и так далее. Стиральная ма­шина? Телевизор? Не знаю что? Так и будет душа всю жизнь тащиться за чужими вещами. Страшное дело — жить любовью к чужим вещам! Носить платье, а любить то, что на соседке — это же можно так и с ума сойти. Мы говорим: боже мой, она стала рабом своих вещей — но ведь это своих. А быть рабом чужих?

Вот такой пламенный монолог произнесла Бабушка.

Тут нам важна нравственная настороженность. На первый взгляд казалось, что ничего страшного не произошло,— пришла мама от знакомых, с востор­гом рассказала об их квартире. На самом, деле слова матери были неосторожны. Их дом, всеми ими лю­бимый, вдруг разом потускнел, как бы стал второ­сортным по сравнению с чужим — и только лишь потому, что там был черный кафель и японский сервиз под XVIII век! И самый мир своего дома с его разумным спокойствием и взаимопониманием тоже оказался как бы второсортным по сравнению с миром Паншиных, если верить Отцу и Бабушке, людей недалеких и неглубоких. Явный нравственный перекос.

Ну, так ведь тоже не жизнь, могут мне возразить, нельзя же следить за каждым своим шагом, каждую минуту оглядываться, нет ли рядом ребенка и как отразится на нем сказанное слово. Мы, как правило, все еще живем скученно, дети при нас, слышат наши разговоры.

Да, и с этим мы не можем не считаться. Дети слы­шат наши разговоры, впитывают наши интонации, словом, идет могучий процесс бессознательного воспитания —может ли он в самом деле быть бес­сознательным, не должны ли мы взять его под конт­роль? Сложно это и утомительно, что говорить, но другого пути у нас нет. Что поделать, должность матери (и всех взрослых в семье) — ответственна и трудна, требует неустанного внимания (вот как неусыпно бывает внимание матери, когда она следит взглядом за своей ковыляющей крохой, как бы не попала под машину); когда ребенок рядом, не обо всем уже поговоришь, не все подходит для малень­ких ушей.

В данном семейном эпизоде обязанностью матери было проследить за самой собой, разобраться в своих чувствах (уж не завидую ли я?) до того, как пришла домой. Самой ей нужно было в себе разобраться, са­мой, не ожидая выговора и наставлений. Нельзя с такой неопрятностью в душе подходить к детям.

В семейной жизни разного рода нравственные коллизии возникают непрерывно, все время идет здесь нравственная работа — на каждом шагу.

Знаете ли вы, что значит потерять ключ от квар­тиры? Какая это тоска — ждать, пока кто-нибудь из своих придет и отопрет. А если тебе при этом че­тырнадцать, и ты прибежал домой, чтобы схватить коньки и бежать на каток, и тебя ждут ребята, и де­вочка... Словом, Коля был в бешенстве, когда, прим­чавшись домой, обнаружил, что ключа в кармане нет. Когда пришли Мать и Леночка, он сидел на лестничной ступеньке и был чернее тучи.

—   Ты бы получше посмотрел в портфеле,— ска­зала Мать, когда они вошли в квартиру.

—    Я никогда не кладу его в портфель,— кратко ответил Коля.— Ленка!

Лена молчала.

—   Ленка!!

—   Что?— ответила Лена тихо и обреченно.

—   Только, пожалуйста, не кричи на нее,— по­спешно вставила Мать.— Ты же видишь, она вся сжалась.

—   Вот то-то и оно. Знает кошка, чье мясо...— И вовсе уже свирепо: — Где ключи?!

—   Я не...

Я тебя не спрашиваю, брала ты или не брала, я спрашиваю: где ключи, куда дела?

—    Честное пио... пио....— голос Лены совсем угас, было видно, как она побелела.

—   Гони ключи!— заорал Коля.