Счастье - [11]

– Почему ты свою такую хорошую вещь отдал ему, о мой Хасан?!

Подобно другим парням деревни, Джемаль так и не смог узнать, что же ответил Хасан Чистой Невесте и что он сделал, потому что, когда рассказ доходил до этого места, никто из ребят не мог удержаться от хохота. И каждый день, как только история доходила до этого места, тут же и обрывалась. Однако по ночам, оставшись наедине, Джемаль продолжал думать о Чистой Невесте и сам для себя сочинял продолжение этой истории. Он никогда не представлял себе лица Чистой Невесты, а видел в своих мечтах только ее белоснежное тело, и очень часто становился добычей искушающего его беса…

Джемаль с трудом вырвался из мягкого горячего сна о Чистой Невесте. Говорят же, что своими соблазнами шайтан загоняет человека в неловкое положение… Чувствуя внизу живота липкую влажность, Джемаль еще лежал некоторое время без движения, открыв глаза.

Холм освещала только одна лампа, зажженная в казарме, спящие солдаты храпели, в такт им трещал непрерывно горящий в печи уголь. Дежурный, стараясь никого не разбудить, открыв металлическую дверцу печи, подбрасывал внутрь низкосортные, слипшиеся куски угля. Джемаль почувствовал внутри неприятное ощущение. Ему было отрадно часто видеть в своих снах нежное тело Чистой Невесты, и, просыпаясь, он продолжал чувствовать трепетное наслаждение, однако у этих снов имелся и обременительный финал: встав, необходимо было совершить очистительное омовение. После погружения во грех вода должна была коснуться каждой точки – все тело, от волос до пяток, необходимо было омыть.

Он посмотрел на пластиковые часы Casio, время приближалось к двум. К трем надо было заступать в караул, значит, после омовения не останется уже времени поспать до предрассветного намаза. Если даже прикорнет – после пятнадцатиминутного сна просыпаться гораздо труднее. Короткое мгновение он думал о том, что вот бы не вылезать из теплой постели, не выходить в леденящий мороз, а остаться, свернувшись, под хорошо нагретым одеялом, и снова, мечтая о медовом теле Чистой Невесты, погрузиться в сон. Так или иначе, пришедший для смены трехчасового караула сержант так тряханет его за плечо, словно собирается сломать руку. Может, потом, после караула, он найдет возможность совершить омовение…

Джемаль совсем было свыкся с этой успокоительной мыслью, но вдруг перед его глазами появился отец. Чернобородый, он гневно покачивал в руках четки, его глаза пронзительно резали сына…

С детства внутри Джемаля поселился трепетный ужас перед отцом. И снова он поддался соблазнам шайтана, снова впал в грехи! Он мечтал о Чистой Невесте, продолжал спать, не совершив очистительного омовения, – самая малость осталась ему от грехопадения до открытых дверей ада. Хорошо, что и будучи далеко, отец предупреждает его. «После соблазна проклятого дьявола раб божий должен немедленно пройти через очистительное омовение и двумя дополнительными молитвами-ракаатами во время намаза вымаливать отпущение грехов. А не то, не дай Бог!..» По сути, он все начинал с этих слов: «Не дай Бог!», а затем из-под благословенных усов и бороды из сурового рта отца следовали описания предстоящих мучений и пыток. Человек может и не подвергаться этим наказаниям, надо только слушаться и понять, что женщины – обманщицы, разрушительницы, источник всех бед, которых шайтан использует на земле в качестве средства воздействия на такое слабое создание, как мужчина.

Несмотря на призрак отца, Джемаль не вставал с жаркой постели, внутренний голос нашептывал ему: а может быть, оставить все до утра, не выходить на улицу в лютую стужу и не мучиться, обливаясь ледяной водой, на этой далекой заставе, посреди застывших от ночной стужи заснеженных гор… Но с другой стороны, как можно знать наверняка, что случится на следующий день?

Нападут ли этой ночью на заставу? Подвергнется ли она новой атаке?

Сколько товарищей лишились жизни в этих налетах! Несущим службу на снежном склоне с большой долей вероятности могли снести голову очередью, выпущенной из автомата Калашникова. Разве не так случилось всего неделю назад с Салихом? А если уцелеешь ночью, то днем, во время операции, вполне можно стать шахидом, наступив на мину. Короче говоря, возможностей умереть здесь гораздо больше, чем возможностей выжить. И как бы ни хотелось еще понежиться в теплой постели, все же религиозные убеждения Джемаля победили: самым большим из всех страхов в этом мире оказалась ритуальная нечистота.

Он приподнялся. Его место на верхнем ярусе позволяло ему рассмотреть в свете лампы, горящей до утра, товарищей, недвижимо спящих: кто-то повернулся на бок, кто-то лежал лицом вниз, а кто-то на спине, у кого-то был открыт рот, кто-то погрузился в глубокий сон, а кто-то бормотал в полудреме о том, что произошло днем. Кто-то скрипел зубами так, что казалось – вот-вот сломает их; и храп разносился на всю округу.

Военная одежда-хаки из грубой ткани, которую они таскали дни напролет, по ночам сушилась у печи, в которой бушевал сильный огонь, и, когда пот испарялся, казарму наполнял спертый прелый запах. Выстиранное постельное белье тоже висело здесь. Возможности сушить белье на морозе не было. Оно мгновенно отвердевало, топорщась странным белым парусом на этой затерянной под снегом в Джабаре горной вершине. Поэтому мокрое белье растягивали поверху, под потолком казармы. А вот способ сушки носков был совсем другим. Когда побуревшие носки вытаскивали наружу из мокрых берцев, их можно было хоть в угол ставить. Постирав, солдаты прятали их под тельник и сушили прямо на груди теплом своего тела. Утром носки вынимали сухими-пресухими.