Сцены - [11]

— Всякие. Для камардина у него труба. Как понадобится камардин — сейчас в трубу. Для артельщика свисток — вот что городовые носят. Для жены гармония заведена. Для сына дудка. А ежели приказчика ему понадобится, то сейчас это возьмет и завертит у себя в кабинете орган. Гудит орган, ну, приказчик со всех ног и бежит к нему.

— Вот так купец!

— Уму помраченье. И мы спервоначалу диву дались, да уж теперь-то привыкли, — согласился кучер. — И каждая музыка у него на голоса. Ежели понадобится ему шампанского в кабинет — сейчас он камардину из трубы тонкий глас пускает, а ежели лошадь приказать кучеру закладать — толстый. Одеваться ему понадобится — переборы на трубе. Так уж камардин и знает. Для повара бубен у него есть. Как обед или ужин заказывать — сейчас повара в бубен зовет. И заказ без слов. Сунет ему в руки записку — и довольно. На гармонии-то он средственно играет, еще в старые годы на заводе привык, так жена кой-как его понимает по песням, а другие, так просто наказание! Чего-то хочет, а понять невозможно — ну, и сердится. Жена все в будуаре сидит. Там у нее и отдельный самовар, и ваза серебряная со сластями поставлена. Как это время ко сну — сейчас он ей из кабинета на гармонии такую песню: «Ты поди моя коровушка домой». Ну, она сейчас плывет в спальню. К обеду кличет песней: «Братья, рюмки наливайте». Сын долго привыкнуть не мог, чтоб на дудку идти, так он у него этой самой шерсти столько из головы повытаскал, так просто страсть! Артельщик наш тоже вот все свою науку понять не может, потому уж очень много сигналов. Один свисток — значит в банк беги, два свистка — деньги сдавай, потом три, четыре, пять, два свистка с большой передышкой… Стал записывать, а хозяин вдруг ни с того ни с сего и переменил свистки. Сказать артельщик боится, ну, и действует наугад. Иной раз шесть попыток сделает, пока ему в настоящую жилу попадет. А тот молчит, злится и все сигналы подает.

— И так ни с кем дома не разговаривает? — опять спросили извозчики.

— С попугаем разговаривает, и то потому, что он не человек, а птица. Есть у нас в гостиной попугай ученый, так с ним. Подойдег и скажет: «Здравствуй, попка», а тот ему в ответ: «Именитому купцу почет!» Тем и сыт насчет словесности.

— Так ведь скучно так-то? Книжку он, что ли, читает?

— Никакой. А у него есть лист такой, на котором обозначено, какие процентные билеты почем — вот он его читает. Разговор у него бывает только в то время, когда у него гости, равные ему: Трилистов миллионер, архиерей, генерал Тутохин. Прежде хоть с протопопом нашим разговаривал, а теперь уж месяца два перестал. Придет протопоп и говорит, а он сидит против него и молчит. Теперича сколько народу ему кланяется по дороге, а он ни перед кем и шапки не ломает. Сидит, как сова, без внимания и будто никого не видит. Вот она гордость-то!

— Ну а как же он тебе приказывает, куда ему ехать надо?

— Никак. Выйдет из подъезда, сядет в экипаж и ткнет меня кулаком в затривок. Это значит, прямо поезжай. Назад повернуть, так два раза ткнет. Направо, так в правое плечо, налево — в левое. И ведь до чего в своем головоломном павлинстве дошел. Ехали мы это как-то около Казанского собора, а навстречу нам солдаты шли, да и заиграй в это время музыку; так он вообразил, что ему, да что ж ты думаешь, поднял руку по-военному около шапки и держит. Барабан теперь хочет у себя дома завести, и такой манер, что как он сам в прихожую входит, так чтобы в барабан били.

В это время на подъезде опять появились расчесанная борода, ильковая шуба и соболья шапка. Кучер встрепенулся. Извозчики стащили с рысака ковер и положили в сани. Кучер подъехал. Борода, шуба и шапка сели в сани и ткнули кучера рукой в спину. Рысак помчался. Извозчики глядели вслед и говорили, качая головами:

— Скажи на милость, какая бессловесная тварь! [18]

ДВА ХРАБРЕЦА

Глубокая ночь. С Петербургской стороны у Спасителя спускаются на лед Невы извозчичьи сани с седоком в енотовой шубе и в малороссийской бараньей шапке. Седок — жирный усач небольшого роста. Извозчик — молодой парень с еле пробивающейся русой бородкой.

— Эх, пустынь-то какая! — говорит извозчик. — Не следовало бы ехать здесь. Лучше бы через мост. А то долго ли до греха…

— Так зачем поехал? Четверть версты выгадаешь, а на беду нарвешься, — отвечает седок. — Вдруг кто-нибудь сбоку выскочит, схватит под уздцы лошадь, и выйдет неприятность.

— Сбоку-то ничего, а вот седоки обижают. В прошлом году у одного у нашего парня таким манером угнали лошадь. Ехал, ехал, а седок как хватит его чем-то в затылок. Свету не взвидел парень, а седок…

Извозчик спохватился и умолк.

— Ну, а седок что? — допытывался седок.

— Что седок! Седок ничего… — произнес, понизив голос, извозчик и, обернувшись, испуганно посмотрел на жирную, усатую фигуру седока.

— Что же седок-то? Сбросил его с саней, а сам лошадь угнал?

— Да что ты с одного пристал! Извозчик само собой хмельной был. У тверезого не угонишь, да тверезого и не звезданешь. Он сам сдачи сдаст. Вот, попробуй-ка меня звездануть. У меня ключ от линейки за пазухой лежит. Нарочно с собой ношу.

— Ну, а у вашего парня седок все-таки угнал лошадь?