Сцены из жизни Максима Грека - [39]

— Ты говоришь, с глазу на глаз, брат Исак? — испуганно перебил его Михаил.

Исак невозмутимо взглянул на него, и по лицу его промелькнула улыбка.

— Да, с глазу на глаз, — подтвердил он необыкновенно сладким голосом.

— Когда же?

— Тому назад три дня.

— Где, брат Исак?

— В моей келье после вечерни.

— И я был там, ты говоришь?

— Ты и я, брат мой, и больше никого. Да как же ты запамятовал?

— Чистосердечно признаюсь вам, святые отцы, ничего не помню, — опустив голову, едва слышно прошептал Михаил.

— И неудивительно, брат Михаил, — продолжая ласково смотреть ему в глаза, сказал Исак. — И со мной случались подобные напасти. Забываем мы кое-что из наших скверных поступков, а почему? Сатана, который вводит нас в искушение и заставляет погорячиться, сам делает так, что мы забываем сказанное или сделанное. Начисто забываем или не придаем этому значения. И то, что мы не расстаемся с заблуждением и не просим отпустить нам грехи, тоже дело рук сатаны.

Другие монахи, судя по их лицам, как и Михаил, нашли такое объяснение вполне разумным.

— Верно ты говоришь, отец Исак, — выйдя из оцепенения, промолвил Михаил. — Но раз то, о чем ты упомянул, произошло целых три дня назад, сильно запоздали мы очистить от греха душу. Я, несчастный, забыл о случившемся, а ты, брат мой, как же ты, помня все, молчал до сих пор? Это вина немалая!

И Михаил с облегчением улыбнулся, глядя на Исака. Улыбнулся и тот.

— Ох, в том-то и беда, брат Михаил, — вздохнул Исак. — Так сатана делает свое черное дело. Не только тебя, но и меня, грешника, он усыпил. И потому я тоже забыл, что ты мне говорил о святом игумене. Но теперь, слушая тебя, сразу вспомнил.

Михаил опять помрачнел. Он хотел прекратить поскорей неприятный разговор. На этот раз он оплошал, не сумел справиться с хитрецом.

— Понимаю, брат, — сказал он, — мы оба поздно осознали свою ошибку. И ты виноват не меньше меня, ибо мы оба в равной мере впали в грех. Но теперь нам пора одуматься. Сегодня же вечером я пойду к игумену.

— Нет, брат, не ходи, — решительно возразил Исак. — Раз ты не помнишь, что именно мы говорили, ты скажешь святому игумену не то, что следует. Как установит он тогда истину?

— Будь по-твоему, — перекрестился Михаил.

— Твоими молитвами, — перекрестился также Исак.

Внимательно прислушиваясь к разговору, Афанасий перестал раздувать огонь, и печка погасла. Но писцы, поглощенные перебранкой, этого не заметили. Исак словно и не ощущал больше холода. Его радовало, что он поставил на место дерзкого писца. Давно уже не переваривал он Михаила Медоварцева.

Селиван и Зиновий, самые молодые, держась в стороне и помалкивая, с интересом слушали перепалку двух монахов. Селиван не одобрял поведения Исака. Злорадство этого вероломного старика не знало границ, и когда он замышлял недоброе, проявлял необыкновенную изобретательность. Однако в глубине души Селиван сейчас радовался, что Медоварцева проучили. Исак, человек грубый и злой, не досаждал монахам, пока его не задевали; не клеветал на них. А Михаилу ничего не стоило возвести напраслину; было у него немало и других недостатков. Вера его не была чистой и твердой. Из высокомерия он старался казаться всезнающим, а работал спустя рукава. Искал корысть в переписке священных книг. Знания его были невелики, в каллиграфии он все больше отставал от молодых писцов и, понимая это, упрямился и злился. Но Селиван, несмотря на свою неприязнь, старался не ссориться с ним, быть мягким и снисходительным.

С тайным удовольствием прислушиваясь к перепалке, Селиван наблюдал за Максимом. Его радовало, что этот мудрый и святой человек не обращал внимания на раздоры писцов. Сидя в своем уголке, он перебирал книги. На спину его наброшено было одеяло, колени укрыты черной меховой полостью, подарком митрополита Варлаама. Тепло укутавшись и время от времени согревая дыханьем руки, он сосредоточенно перелистывал книги.

Не впервые Селиван видел учителя отрешенным и углубленным в свои мысли. Когда они переводили Толковую Псалтырь и встречалось какое-нибудь затруднение — надо было исправить ошибку прежних переводчиков, прояснить темное место или устранить противоречие в тексте, — Максим обычно садился в уголке, в стороне от других, точно удалялся куда-то, чтобы испросить совета у просвещенных богословов. И сейчас с ним происходило нечто подобное.

Царило молчание. Монахи сидели, склонившись над рукописями.

— Тут, братья, надобна ваша ученость, — заговорил вдруг Максим.

Писцы любили, когда для обсуждения какого-нибудь трудного места прерывалась работа. Раньше в переводе Толковой Псалтыри принимали участие и два других просвещенных старца, Димитрий и Власий, которые прочли много книг и объехали немало стран, и тогда обсуждение и затягивалось надолго. Писцам не наскучивало слушать мудрых отцов, они извлекали из их беседы немалую для себя пользу, хотя и знали: потом придется приналечь, чтобы к сроку справиться с работой. Теперь среди них не было ни Димитрия, ни Власия, которые, однако, частенько заходили в келью к Максиму, как и другие ученые — переводчик многих житий святых Василий Тучков, князь Семен Курбский, Петр Шуйский, один из самых образованных людей того времени окольничий Федор Карпов и иноверец латинянин Николай. Если же их не оказывалось рядом, Максим не упускал случая пуститься в рассуждения со своими писцами. А среди них наиболее образованными были Селиван и Зиновий.