Сцены из провинциальной жизни - [65]

Тысячи и тысячи людей, колонна толстой змеей ползет вверх по горе. Она не похожа на армию, но это именно армия, армия, внезапно возникшая на пустошах Кейп-Флэтс. Что они будут делать, когда дойдут до города? В любом случае в стране не хватит полицейских, чтобы остановить их, не хватит пуль, чтобы их расстрелять.

Когда ему было двенадцать, его посадили в автобус, полный школьников, и повезли на Эддерли-стрит, где им раздали оранжево-бело-черные флажки и велели махать, когда мимо будет проезжать парад из платформ на колесах (Ян ван Рибек и его жена в скромном бюргерском платье, треккеры с мушкетами, осанистый Пол Крюгер). Триста лет истории, триста лет христианской цивилизации на южной оконечности Африки, говорили политики в своих речах, — Господи, позволь нам возблагодарить Тебя. Теперь у него на глазах Господь убирает свою длань, которой защищал. У подножия горы он наблюдает, как переделывается история.

Вокруг него тишина, в этих чистеньких, хорошо одетых выпускниках Рондебосхской мужской школы и колледжа Диосезан, этих юнцах, которые полчаса назад вычисляли углы векторов и мечтали о карьере инженера-строителя, чувствуется то же потрясение и страх. Они собирались насладиться зрелищем, похихикать над процессией садовников и никак не ожидали увидеть эту мрачную толпу. День для них испорчен, теперь им хочется только пойти домой, выпить кока-колы, съесть сэндвич и забыть о том, что произошло.

А он? С ним то же самое. «Будут ли суда еще отплывать завтра? — вот его единственная мысль. — Я должен уехать, пока не стало слишком поздно!»

На следующий день, когда все закончилось и участники марша разошлись по домам, газеты находят способ осветить это событие. «Был дан выход затаенному гневу, — так они это называют. — Один из многих маршей протеста по всей стране — вслед за Шарпевиллем. Здравый смысл, проявленный (в кои-то веки) полицией, сотрудничество лидеров марша. Правительству, — пишут они, — следует принять это к сведению». Таким образом они смягчают это событие, делая его менее значительным, чем на самом деле. Но он не обманывается. Один свисток — и из лачуг и бараков Кейп-Флэтс появится та же армия, более сильная, чем прежде, более многочисленная. И к тому же вооруженная винтовками из Китая. Какова надежда выстоять против них, когда не веришь в то, что защищаешь?

Возникает вопрос о вооруженных силах. Когда он окончил школу, на военную службу призывали только одного белого мальчика из троих. Ему повезло: не выпал жребий служить. Теперь все изменилось. Теперь новые правила. В любую минуту он может найти в своем почтовом ящике повестку: «Вам следует явиться в Касл в девять утра такого-то числа. Захватите с собой туалетные принадлежности». В Фоортреккерхоогте, где-то в Трансваале, есть учебный лагерь, о котором он наслышан. Именно туда отправляют новобранцев из Кейптауна, подальше от дома, чтобы их сломить. Через неделю он окажется за колючей проволокой в Фоортреккерхоогте, где будет жить в одной палатке с головорезами-африканерами, есть говяжью тушенку из консервной банки, слушать Джонни Рея на волне радио «Спрингбок». Ему этого не вынести, он вскроет себе вены. Остается только одно — бежать. Но как он может бежать, не получив диплома? Это все равно что отправиться в долгое путешествие, путешествие длиной в жизнь, без одежды, без денег, без (это сравнение он делает более неохотно) оружия.

5

Время позднее, уже за полночь. Он лежит на диване в выцветшем голубом спальном мешке, который привез из Южной Африки, в однокомнатной квартире своего друга Пола в Белсайз-Парк. В другом конце комнаты, на настоящей кровати, Пол уже захрапел. Сквозь щель между портьерами видно, как сияет ночное небо, оранжевое с оттенком фиолетового. Хотя он накрыл ноги подушкой, они ледяные. Но это не важно: ведь он в Лондоне.

Существует два или три места в мире, где можно жить наиболее полной жизнью: Лондон, Париж и еще, возможно, Вена. Париж идет первым: город любви, город искусств. Но чтобы жить в Париже, нужно пойти на курсы французского языка. Что касается Вены, то Вена — для евреев, возвращающихся, чтобы восстановить свое право первородства: логический позитивизм, двенадцатитоновая музыка, психоанализ. Таким образом, остается Лондон, где южноафриканцам не нужны бумаги и где говорят по-английски. Пусть Лондон каменный, похожий на лабиринт и холодный, но за его непривлекательными стенами мужчины и женщины пишут книги, создают картины, сочиняют музыку. Каждый день проходишь мимо них на улице, не угадывая их секрет, — и все из-за знаменитой и восхитительной британской сдержанности.

За половину квартиры, которая состоит из единственной комнаты и закутка с газовой плитой и раковиной с холодной водой (ванная и туалет наверху общие для всего дома), он платит Полу два фунта в неделю. Все его сбережения, которые он привез из Южной Африки, составляют восемьдесят четыре фунта. Нужно немедленно найти работу.

Он заходит в офис в Совете Лондонского графства и заносит свое имя в список учителей, готовых сразу же занять вакантное место. Его посылают на собеседование в среднюю школу в Барнете, в дальнем конце Нозерн-лайн. У него степень по математике и английскому. Директор предлагает ему вести занятия по социологии, а также два раза в неделю еще и по плаванию.