Сцена - [26]

А как с лакеями разговаривать всякий из нас знает.

И Петербург был бы совершенно счастлив, если бы везде и всюду сидели только лакеи.

Мигнул — и кончено.

С антрепренёрами-лакеями Петербург почувствовал себя великолепно.

— Что-то, братец, мне скучно. Пригласил бы ты мне…

— Не прикажете ли пригласить мамзель Фу-Фу? Всякий стыд потерямши. Сейчас, ни слова не говоря, вверх ногами. Многие господа одобряют.

— Сыпь.

— В момент-с!

— Молодчина, брат. Без слов почти понимаешь!

— Помилте, нам ли не знать, что господам требуется.

За сие уменье потрафить и бывают антрепренёры из лакеев награждаемы истинно «по-барски».

Лакейский характер сезона звучал во всём.

Никогда ещё мы не видали таких лакейски-безграмотных афиш:

«Неподражаемо-экстравангантная belle этуаль ранга-премьер, нек-плюс-ультра».

Эпитеты, словно лакей карточку вин выхваляет:

— Мадера-с вье трего-го многие гости «обожают».

Лакейский характер сезона звучал в газетных извещениях о готовящихся «экстра-гала-представлениях»:

«Дирекция сада „Заводиловки“, поистине, не щадя трудов и издержек, прибавила новый сенсационный номер к своей ультра-небывалой программе. Сегодня на сцене указанного учреждения состоится европейски-небывалый монстр-гала спектакль: выступает в первый раз красавица Санкюлот, которая будет стоять на голове целых полчаса перед всей публикой. Интерес зрелища усиливается тем, что красавица Санкюлот — не кто иная, как дочь испанского герцога Сиерра-Морена, сбежавшая из родительского дома, ради стремления ходить непременно на голове, что, говорят, несовместимо с испанским этикетом, очень строгим на этот счёт».

Ну, скажите, разве не лакей диктовал почтенному русскому писателю эту заметку?

Ибо, что такое для лакея дочь испанского герцога?

— Бывают, что и из генеральских дочерей в такую жизнь попадают!

Так рассуждает лакей и диктует почтенному русскому писателю:

— Сыпь! Пиши, что испанская ерцогиня на голове стоять будет! Фурористее!

На днях мне пришлось быть в одном из наших летних эдемов.

Шла оперетка, и шла даже прилично. Все играли так себе, нельзя сказать, чтобы уж очень омерзительно, а толстый комик — даже недурно. Разговаривал по-человечески и уж в сомнение приводить начал.

— Неужели он так-таки и хочет прилично провести себя всё время, и хоть для финала не выкинет никакой штуки, предназначенной, выражаясь словами Толстого, «для увеселения молодых лакеев»?

И вот наконец-то!

Толстый человек всё время вёл себя как следует и не радовал публики, но, уходя со сцены, — секунду подождать оставалось! — не вытерпел, поднял фалду, декольтировался, так сказать, с другой стороны и крикнул:

— Colossal!

«Зал дрогнул от рукоплесканий». Актёр был вызван всем театром.

Молодые лакеи получили свою порцию. Лакейский характер сезона был всё же соблюдён.

Этот сезон, оборудованный и устроенный исключительно лакеями и приноровленный под вкус молодых, загулявших и «ищущих безобразия» лакеев, лакейски же и заканчивается.

Сады переживают период холодов и бенефисов:

— Бенефис антрепренёра.

— Бенефис владельцев сада.

— Бенефис кассира…

— Контролёров.

— Капельдинеров.

Самый лакейский финал!

Словно вы кончили ужин в отдельном кабинете и выходите.

В коридоре целая шеренга:

— На чаёк бы с вашей милости!

— Тебе за что?

— Помилте! Этуваль, которая вверх тормашками, для вас приглашал. Бегал, старался!

— Ты кто?

— Мы при одёже состоим.

— Это ещё что?

— Кипажи выкликаю!

— А этот маленький зачем?

— А этот так-с. Махонький, а уж в лакеях. Соблаговолите что-нибудь на чаишко!

Это последний аккорд умирающего летнего сезона.

Бенефисы, даваемые «на чай» антрепренёрам, кассирам, главным распорядителям, контролёрам, администраторам, капельдинерам, литературным секретарям, служащим при уборных и прочей челяди, которая кормится при стоящих вверх ногами «этувалях» и отпускающих лакейские остроты комиках. Ещё несколько дней, и мы прочтём в газетах:

— «Вчера, при 7 градусах холода, в саду „Кунавино“ состоялся бенефис старшего официанта, небезызвестного нашей веселящейся публике под именем „Керима“, а также „распроканальи“. Глава местных официантов был предметом восторженных оваций. Его чествовали во всех театрах и углах учреждения. Были поднесены: два лавровых венка, выигрышный билет по подписке „от пьяной, но признательной публики“, как сказано на лентах, полуимпериал от одного известного представителя жуирующей публики „за особые заслуги“, самовар от благодарных этуалей, полное собрание сочинений Шекспира от опереточной труппы, серебряный венок от балетной и подержанная оттоманка от шансонетных певиц. Кроме того, была поднесена рюмка коньяку от буфетчика, он же антрепренёр. На следующий сезон, как мы слышали, почтенный Керим, он же „распроканалья“, бросает официантскую профессию и заводит свой собственный летний театр».

Это будет последней нотой лакейского сезона.

Мы вступаем в солидный, серьёзный зимний, и публика, умевшая ценить стоящих вверх ногами Фу-Фу, будет оценивать русских и иностранных писателей и игру артистов.

Судьи

Писатель пишет, актёр играет, — и интересно знать, для кого всё это делается?

Петербург очень любит драматическое искусство.

Он не может одного дня прожить без драматического искусства. Он возит его с собой даже на дачу, как любимую болонку. Нигде вы не найдёте такой массы летних драматических театров, как под Петербургом. Каждое Парголово имеет свой «храм Мельпомены». Всякое коровье стойло тщательно вычищается, корова выводится вон, в коровнике вешается занавес и две лампы и даются спектакли постоянной труппой драматических артистов.