Сцена - [10]

Недурно, конечно, если вы при этом возьмёте и споёте по просьбе импресарио тут же народную песенку, соберёте толпу народа, вас отправят в участок, и околоточный (за отсутствием комиссара его может заменить простой городовой), узнав, что перед ним будущее светило, извинится перед вами.

Полиция иногда отличается предусмотрительностью!

Далее вам следует поступить к какому-нибудь знаменитому учителю пения.

Но Боже вас сохрани у него учиться.

Публика любит «самородков». Толпа не переносит превосходства и не допускает, чтоб певец понимал больше, чем она, в музыке.

Увлеките жену вашего учителя, заведите корреспонденцию с его дочерью и наговорите ему дерзостей, но только сделайте так, чтоб он вас выгнал.

Когда вас выгонят таким образом от четырёх профессоров и из трёх консерваторий, — ваше музыкальное образование закончено.

Подписывайтесь на все итальянские театральные газеты, уезжайте в Кишинёв и посылайте телеграммы из Буэнос-Айреса:

— Тенор Пшенини имел колоссальный успех. Triomfo completto, successo piramidale. Tutti arie bissati.[8] Публика вынесла его на руках.

Какое дело редакции, что телеграмма из Кишинёва, если в ней рассказывается об интересном происшествии в Буэнос-Айресе?

Затем, переехавши в Бендеры, вы можете посылать телеграммы из Рио-де-Жанейро, Вальпараисо, вообще из города, который вам больше нравится.

Это называется «путешествием по Америке». Путешествием, которое было сплошным триумфом для молодого артиста!

Так это называется на языке итальянских театральных газет и агентов.

Кто из теноров в своё время не объехал всей южной Америки?

Когда вы тоже объедете Америку, и в ней не останется ни одного города, в котором стоило бы петь, вы берёте билет из Бендер в Милан и таким образом переезжаете через океан, вовсе не подвергаясь действию морской болезни.

Теперь вам остаётся только ходить по галерее Виктора Эммануила и ожидать русского импресарио.

Когда вы попадаете в Россию, вам нечего уже думать о том свете: рай не будет для вас новостью.

Держитесь только одного правила. Берите дорого.

Публика строго судит дешёвых певцов и оправдывает дорогих.

Это, впрочем, объясняется очень просто. Каждый человек старается чем-нибудь оправдать сделанную глупость.

Он заплатил бешеные деньги, чтоб услыхать безголосого певца.

Надо же найти какое-нибудь оправдание.

— Да-да… но знаете ли, школа… большой, большой артист… не жалею, что пошёл, не жалею!

Надо делать хорошую мину в дурной игре.

— Нужен ли при всём этом голос?

Отчасти.

Если у вас не будет голоса, у вас найдут «школу»; если у вас не будет «школы», отыщут нечто «врождённое»; если не отыщется ничего врождённого, найдут «игру».

Да ведь отыщется же у вас хоть «замечательный драматический шёпот», чёрт возьми!

— Ну, а для певиц нужен голос? — слышу я пискливый дамский голосок.

— Лишнее, сударыня, совершенно лишнее. Чтоб сделаться певицей, голос, пожалуй, ещё нужен.

Но чтобы сделаться знаменитой певицей, — вовсе нет.

Чтобы сделаться знаменитостью, есть много средств и помимо голоса. Собственно говоря, это средство одно. Но оно универсально.

Гаснущие звёзды

Сара

Франческа да Римини так рассказывает в «Божественной комедии» о любви к Паоло, о смерти:

— Однажды мы читали историю Ланчелота, вдвоём и беззаботно. Одна строка нас погубила! Когда мы прочли, как этот страстный любовник покрыл поцелуем улыбку на устах, которые он обожал, — тот, кого даже здесь никогда не разлучат со мной, весь дрожа, прильнул поцелуем к моим устам. Книга и тот, кто её написал, были нашими могильщиками, — и в этот день мы больше не читали…

Франческа и Паоло любили друг друга.

И это святое чувство было преступлением, потому что Паоло был братом её мужа.

Четырнадцать лет длилось то, что Данте назвал любовью, что мы назвали бы адюльтером.

Однажды, когда любовники читали историю Ланчелота и иллюстрировали её объятиями, — подкрался горбатый Франчески-Джиованни Малатеста и одним и тем же ударом шпаги пронзил обоих.

Со времён Данте до наших дней эта «верность в неверности» вдохновляла поэтов, музыкантов, скульпторов, живописцев, драматургов.

Некий тяжеловесный мистер Крауфорд вдохновился тоже и написал трагедию.

Марсель Шауб перевёл её на французский язык.

Сара Бернар поставила в своём театре и создала.

Пьеса плоха. В пьесе ни одного выражения, которое не было бы банальным.

Весь гений Англии израсходовался на Шекспира. Создав Шекспира, страна разорилась. И когда она ещё забеременеет новым гением!

Соотечественники Шекспира — самые плохие драматурги в мире. Это правило. И Крауфорд не исключение.

Но Сара вносит Данте в эту плохую трагедию.

Гений Сары превращает плохую пьесу в chef d’œuvre.[9]

Здесь каждый звук — музыка, каждая поза — скульптура, каждая сцена — ожившая картина.

Это умирающее прекрасное искусство, умирающая прекрасная школа, которая от сцены требовала красоты.

Мы живём в век «будней реализма», когда на сцене бормочут под нос, а красивая поза считается преступлением против будничной правды.

Из актрис та считается выше, у которой меньше можно разобрать, что она бормочет себе под нос, и у которой более острыми углами выдаются локти и колени:

— Это совсем как в жизни.