Сброшенный корсет - [8]

— Драгуны так много зарабатывают? — спросила я изумленно.

— Они ничего не зарабатывают. Все оплачивается из личных сбережений. Офицеры получают нищенское жалованье, но играют в карты и азартные игры, заключают пари, как безбожники. Выигравший тут же устраивает пирушку для друзей, а возлюбленная получает бриллиантовый браслет. Пардон, я имею в виду невесту. Многие приезжают в Эннс уже обручившись. А невесту всегда богато одаривают.

— А что такое возлюбленная? — тут же задала я вопрос.

Маменька вздохнула.

— Как бы тебе объяснить. Свободная любовь. Вне брака. Строжайше запрещено. Но в Эннсе гораздо больше мужчин, чем женщин, а потому случается, что какой-нибудь драгун влюбляется в юную уроженку Эннса. И знаешь, что он тогда делает? Как настоящий кавалер? Он дарит ей изящный бриллиантовый крестик. На цепочке. Встретив в Эннсе девушку с бриллиантовым крестиком на шее, посвященный знает, что у нее уже есть благородный поклонник.

— А когда он выигрывает, она получает еще и бриллиантовый браслет?

— Да. Только… браслет имеет еще и другое значение, — она снова запнулась. — Браслет означает, что дело слажено. Если девушка носит бриллиантовый браслет с камнями в один ряд, которые по-настоящему искрятся, то это значит: руки прочь от этой девушки, иначе будет дуэль!

— Такой браслет, как… у вас? — взволнованно спросила я.

— Что? — возмутилась мама. — Мой браслет — это совсем другое! У моего застежка с рубином. Твой отец подарил мне его, когда ты родилась. Браслеты, которые я имею в виду, целиком белые. Белые бриллианты и застежка из белого золота.

— А разве драгунам можно влюбляться? Ведь любовь только для горничных…

— В теории, девочка моя, в теории, — поспешно перебила меня маменька, — в теории образованные люди выше любви. Но в жизни все не так… но для этого ты еще слишком мала. Не понимаю, зачем я тебе это рассказываю. Ты задаешь чересчур много вопросов. И не говори ни слова фройляйн фон Фришенбах. Обещаешь? И разумеется, ни слова папа́!

Я пообещала, побежала к Эрмине и принялась расспрашивать ее. Моя гувернантка, тоже уроженка Эннса, оказалась не менее восторженной поклонницей города, хранившей горячую преданность своей родине. От нее я узнала, что Эннс процветал и богател. Что дома там ломятся от драгоценной мебели, что детей учат французскому и игре на фортепьяно. Что почти ежедневно в этом маленьком Париже дают спектакль или концерт. Что там нет бедных, если не считать известных городских пьяниц и их отпрысков, а также вдов и сирот солдат, павших под Сольферино[2].

А еще, с гордостью поведала мне Эрмина, у жителей Эннса лучшие манеры во всей Верхней Австрии. Они не дерутся даже в дни выборов, тогда как в других городах это обычное дело!

— В Эннсе четыре тысячи жителей, — продолжала Эрмина свой рассказ. — Город маленький, но чрезвычайно изысканный. В кафе можно получить журналы из Брюсселя, Лондона и Парижа, ну а газеты — со всего света. И мы, жительницы Эннса, всегда идем в ногу с модой, вот только юбки носим чуть короче, чем в Вене. Некоторые считают, что это недопустимо. Но я так не думаю. Мыски башмаков, правда, выглядывают из-под юбки, но зато обретаешь свободу движения, да и платье не волочится по грязной улице!

— Это верно, — подтвердила маменька, когда я пересказала ей услышанное. — Мы, жители Эннса, особенные. И знаешь почему? Потому что наш город — самый древний в Австрии. Статус города он получил еще в 212 году от императора Каракаллы. В новое время Эннс имел права города уже в 1212 году, когда Берлин был маленькой деревней, а Нью-Йорка и вовсе не существовало.

А Эрмина дополнила сказанное:

— Эннс славился еще при римлянах, тогда он назывался Лауриакум. Здесь были храмы и бани, дворцы и виллы, а также огромный гарнизон — 6000 солдат. А до римлян это был кельтский город с чугуноплавильными печами и кузнями, а еще раньше — совсем древний город, ведь Эннсу с незапамятных времен принадлежала соляная гавань для засолки рыбы, и корабельщики соляных судов сделали Эннс богатым и знаменитым еще в седой древности.

— Эннс существует столько же, сколько стоит мир, — сказала под конец маменька. — Можно копать и копать, и под каждым домом есть еще более древний, под ним еще один и еще один, и так вплоть до Адама и Евы, начала всех времен. А теперь я открою тебе секрет, моя Минка. Запомни хорошенько — в Эннсе был рай. Иначе и быть не могло!

В этот-то заповедный рай я ступила впервые в конце июня 1875 года. Меня переполняли возвышенные чувства. Никогда не забуду того волнения, какое я испытала на железной дороге, когда мы на всех парах неслись навстречу заветной цели. Еще две станции, еще одна. Еще десять минут.

— Приготовься, Минка! Приехали.

И вот мы уже стоим на вокзале в Эннсе. Наконец-то прибыли! По правде говоря, вид у нас был ужасный. Шляпы и перчатки в саже, дорожные платья помяты, щеки бледные, глаза красные от искр, то и дело залетавших в окна. Всю дорогу у нас кружилась голова, потому что поезд мчался с бешеной скоростью — 30 км в час на поворотах и 58 по прямой. Цивилизованной ездой это не назовешь. К тому же, после Амштеттена внезапно упала керосиновая лампа, и весь ковер пропитался керосином. Эрмина тотчас достала свои флакончики с нюхательной солью, но и они не помогли. Мы обе были больны от дороги и совсем не могли есть. С дрожащими от такой тряски коленями мы стояли на перроне. Кто-то же должен нас встречать!