Создание говорило. Тавил понял это по тому, как у него двигались челюсти. Он нажал очередную кнопку, и вокруг возник звук.
– …против внутреннего мятежа тех, кто некогда обитал в этих стенах, а также в других строениях, окружавших замок.
– Вот уж неправда, – пробормотал про себя Тавил.
Звук его голоса ненадолго повис в воздухе, потом пылью осел на мебель. История развалин не имела ничего общего с бунтами: на самом деле один город просто защищался от агрессии другого.
Человек на экране замолк и поправил маску. Ремни еще сильнее утянули несколько ярусов кожи под подбородком, шея раздулась. Прочистив горло, он продолжал:
– …останки которого до сих пор рассеяны по Семи Холмам Уэссекса, что подводит нас вплотную к идее о том…
Тавил затявкал презрительным смехом.
– По Восьми Холмам! – сообщил он монотонно лепечущему экрану.
Рассказчик снова запнулся и принялся поправлять респиратор. Он дышал со свистом, сильно отдававшимся в полостях маски. Комнату наполнили кашель и недовольное ворчание – они исходили из неизвестного источника, как и свет.
Тут Тавил понял свою ошибку: не только он все слышал, но и его слышали. Он скорей потянулся за книгой и помчался по страницам в поисках кнопки, которая выключит звук с его стороны.
Однако долго листать не пришлось, потому что лектор продолжал, обращаясь, судя по всему, непосредственно к Тавилу, каким бы невозможным это ни казалось:
– Я вас заверяю, что количество холмов – а именно семь – отнюдь не мое изобретение. Это очевидный и несомненный факт.
Тавил фыркнул.
– Бред какой! Просто оглянитесь и сосчитайте. Вон они стоят, очевидные и несомненные.
Кто-то зашипел, раздался многоголосый гомон, но Тавилу дела не было. Он встал перед экраном и стал тыкать в него пальцем, словно лектор мог видеть, как он считает.
– Вон первый, с утесом; второй рядом с ним, вершина срезана к западу…
Он говорил все громче и громче – лившаяся со стен болтовня грозила заглушить все. Аудитория горячо возражала против идеи подкреплять данные наблюдением, утверждая, что это добавляет совершенно ненужную и неправильную окраску, способствуя пристрастности и угрожая предоставлением ложной информации, не прошедшей через апробированных посредников.
Тавил тем временем перекрикивал общий шум:
– …третий сразу за ними – его бывает трудно разглядеть в тумане, но только не сейчас, потому что погода ясная. Четвертый…
Через какофонию голосов прорвался еще один, женский, яснее и чище прочих.
– Не надо им ничего говорить про поверхность, – произнес он.
Тавил умолк, не донеся палец до экрана, и сделал шаг назад.
– Кто это сказал?
Ответом был многоголосый рев; доводы и аргументы слушателей лекции слились в нечленораздельный вал.
– Кто это сказал? – еще раз требовательно вопросил он.
Что-то словно коснулось его загривка; Тавил даже задержал дыхание, прислушиваясь. Тот же самый инстинкт, которого он привык слушаться на поверхности, где его окружал дикий, неприрученный мир – вернее, то, что от него осталось. Тавил попытался вытряхнуть из ушей жужжание стен, но их воздушные голоса продолжали заглушать всякое чувство реальности. Он нажал кнопку, подождал, пока откроется дверь, и встал на пороге. Позади болтала и голосила комната, впереди изгибался длинный тоннель.
Тавил пошел вперед, выжигая отчаяние движением, распахнув все свои чувства этому сухому механическому миру. Там, куда он шел, послышался какой-то новый шум, жужжание, не похожее на то, что слышалось из стен. Тавил прибавил шагу, но звук сделал то же самое. Тавил пустился бегом.
Так всегда бывает: звук прятался ровно за следующим поворотом. Временами впереди словно бы что-то мелькало. Тавил наддавал еще – и вот он огибает все тот же нескончаемый поворот, и прямо перед ним торчит колесный экипаж.
Из него выходит женщина. Она не похожа на мужчину с экрана или на то лицо из поезда. Формы она довольно округлой, но при этом высока, способна самостоятельно передвигаться на своих двоих, и длинные ее черные волосы покачиваются при ходьбе. Она уходит в открытую дверь.
– Погодите! – кричит Тавил.
Дверь начинает закрываться, но она оборачивается и смотрит ему в лицо. Женщина не произносит ни слова, но Тавил знает, что это она его предупредила.
Тавил понимает, что она, как и он, Оттуда, Сверху, – и спотыкается. Ее кожа помнит солнце: это написано прямо у нее на щеках вязью веснушек. В руках у женщины огромная книга. При виде несущегося к ней Тавила в глазах у нее словно вспышка проскакивает. Женщина стоит неподвижно и не делает ничего, чтобы не дать двери закрыться.
Она исчезла. Тавил остался один в коридоре, колотить в проклятую дверь. Вопросы… у него столько вопросов.
Внезапно он заметил кнопку – и давил, и давил на нее, пока дверь снова не отворилась, показав ему белую пустоту. Он ворвался внутрь, надеясь обнаружить хоть какой-то след женщины, но нашел только кнопки – стройные колонки кнопок, взбегающих вверх по стене.
Тавил нажал первую попавшуюся, и в ней тут же замигал красный огонек. Дверь закрылась, желудок слегка скрутило, он весь словно стал тяжелее, а потом дверь отворилась, и перед ним снова был тоннель. Только другой – без колесного экипажа.
