Сборники стихотворений - [48]

у грядущего в смете! Внимают

юноши

строфам про смерть, а сердцем слышат:

бессмертье. Вчерашний день

убог и низмен, старья

премного осталось, но сердце класса

горит в коммунизме, и класса грудь

не разбить о старость. 1927

МОЯ РЕЧЬ НА ПОКАЗАТЕЛЬНОМ ПРОЦЕССЕ ПО СЛУЧАЮ ВОЗМОЖНОГО СКАНДАЛА С ЛЕКЦИЯМИ ПРОФЕССОРА ШЕНГЕЛИ

Я тру

ежедневно

взморщенный лоб в раздумье

о нашей касте, и я не знаю:

поэт

поп, поп или мастер. Вокруг меня

толпа малышей,едва вкусившие славы, а волос

уже

отрастили до шей и голос имеют гнусавый. И, образ подняв,

выходят когда на толстожурнальный амвон, я,

каюсь,

во храме

рвусь на скандал, и крикнуть хочется:

- Вон!А вызовут в суд,

убежденно гудя, скажу:

- Товарищ судья! Как знамя,

башку

держу высоко, ни дух не дрожит,

ни коленки, хоть я и слыхал

про суровый

закон от самого

от Крыленки. Законы

не знают переодевания, а без

преувеличенности, хулиганство

это

озорные деяния, связанные

с неуважением к личности. Я знаю

любого закона лютей, что личность

уважить надо, ведь масса

это

много людей, но масса баранов

стадо. Не зря

эту личность

рожает класс, лелеет

до нужного часа, и двинет,

и в сердце вложит наказ: "Иди,

твори,

отличайся!" Идет

и горит

докрасна,

добела... Да что городить околичность!

Я, если бы личность у них была, влюбился б в ихнюю личность. Но где ж их лицо?

Осмотрите в момент без плюсов,

без минусов. Дыра!

Принудительный ассортимент из глаз,

ушей

и носов! Я зубы на этом деле сжевал, я знаю, кому они копия. В их песнях

поповская служба жива, они

зарифмованный опиум. Для вас

вопрос поэзии

нов, но эти,

видите,

молятся. Задача их

выделка дьяконов из лучших комсомольцев. Скрывает

ученейший их богослов в туман вдохновения радугу слов, как чаши

скрывают

церковные. А я

раскрываю

мое ремесло, как радость,

мастером кованную. И я,

вскипя

с позора с того, ругнулся

и плюнул, уйдя. Но ругань моя

не озорство, а долг,

товарищ судья.Я сел,

разбивши

доводы глиняные. И вот

объявляется приговор, так сказать,

от самого Калинина, от самого

товарища Рыкова. Судьей,

расцветшим розой в саду, объявлено

тоном парадным: - Маяковского

по суду считать

безусловно оправданным! 1927

ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ?

Слух идет

бессмысленен и гадок, трется в уши

и сердце ежит. Говорят,

что воли упадок у нашей

у молодежи. Говорят, что иной братишка, заработавший орден,

ныне про вкусноты забывший ротишко под витриной

кривит в унынье. Что голодным вам

на зависть окна лавок в бутылочном тыне, и едят нэпачи и завы в декабре

арбузы и дыни. Слух идет

о грозном сраме, что лишь радость

развоскресенена, комсомольцы

лейб-гусарами пьют

да ноют под стих Есенина. И доносится до нас сквозь губы искривленную прорезь: "Революция не удалась... За что боролись?.." И свои 18 лет под наган подставят

и нет, или горло

впетлят в коски. И горюю я,

как поэт, и ругаюсь,

как Маяковский. Я тебе

не стихи ору, рифмы в этих делах

ни при чем; дай

как другу

пару рук положить

на твое плечо. Знал и я,

что значит "не есть", по бульварам валялся когда,понял я,

что великая честь за слова свои

голодать. Из-под локона,

кепкой завитого, вскинь глаза,

не грусти и не злись. Разве есть

чему завидовать, если видишь вот эту слизь? Будто рыбы на берегу с прежним плаваньем

трудно расстаться им. То царев горшок берегут, то обломанный шкаф с инкрустациями. Вы - владыки

их душ и тела, с вашей воли

встречают восход. Это

очень плевое дело, если б

революция захотела со счетов особых отделов эту мелочь

списать в расход. Но, рядясь

в любезность наносную, мы

взамен забытой Чеки кормим дыней и ананасною, ихних жен

одеваем в чулки. И они

за все за это, что чулки,

что плачено дорого, строят нам

дома и клозеты и бойцов

обучают торгу. Что ж,

без этого и нельзя! Сменим их,

гранит догрызя. Или

наша воля обломалась о сегодняшнюю

деловую малость? Нас

дело

должно

пронизать насквозь, скуленье на мелочность

высмей. Сейчас

коммуне

ценен гвоздь, как тезисы о коммунизме. Над пивом

нашим юношам ли склонять

свои мысли ракитовые? Нам

пить

в грядущем

все соки земли, как чашу

мир запрокидывая. 1927

ДАЕШЬ ИЗЯЧНУЮ ЖИЗНЬ

Даже

мерин сивый желает

жизни изящной

и красивой. Вертит

игриво хвостом и гривой. Вертит всегда,

но особо пылко если

навстречу

особа-кобылка. Еще грациозней,

еще капризней стремится человечество

к изящной жизни. У каждого класса

свое понятье, особые обычаи,

особое платье. Рабочей рукою

старое выжми посыплются фраки,

польются фижмы. Царь

безмятежно

в могилке спит... Сбит Милюков,

Керенский сбит... Но в быту

походкой рачьей пятятся многие

к жизни фрачьей. Отверзаю

поэтические уста, чтоб описать

такого хлюста. Запонки и пуговицы

и спереди и сзади. Теряются

и отрываются

раз десять на день. В моде

в каждой

так положено, что нельзя без пуговицы,

а без головы можно. Чтоб было

оправдание

для стольких запонок, в крахмалы

туловище

сплошь заляпано. На голове

прилизанные волоса, посредине

пробрита

лысая полоса. Ноги

давит

узкий хром. В день

обмозолишься

и станешь хром. На всех мизинцах

аршинные ногти. Обломаются

работу не трогайте! Для сморкания

пальчики, для виду

платочек. Торчит

из карманчика кружевной уголочек. Толку не добьешься,