Сборники стихотворений - [42]

с одной фамилией??!И опять

несется

мелким лайцем: - Это так-то службу мы несем?! Написали просто

"прилагается" и забыли написать

"при сем"!В течение дня страну наводня потопом

ненужной бумажности, в машину

живот уложит

и вот на дачу

стремится в важности. Пользы от него,

что молока от черта, что от пшенной каши

золотой руды. Лишь растут

подвалами

отчеты, вознося

чернильные пуды. Рой чиновников

с недели на день аннулирует

октябрьский гром и лом, и у многих

даже

проступают сзади пуговицы

дофевральские

с орлом. Поэт

всегда

и добр и галантен, делиться выводом рад. Во-первых:

из каждого

при известном таланте может получиться

бюрократ. Вывод второй

(из фельетонной водицы вытекал не раз

и не сто): коммунист не птица,

и незачем обзаводиться ему

бумажным хвостом. Третий:

поднять бы его за загривок от бумажек,

разостланных низом,

чтоб бумажки,

подписанные

прямо и криво, не заслоняли

ему

коммунизм. 1926

ТОВАРИЩУ НЕТТЕ

пароходу и человеку

Я недаром вздрогнул.

Не загробный вздор. В порт,

горящий,

как расплавленное лето, разворачивался

и входил

товарищ "Теодор Нетте". Это - он.

Я узнаю его. В блюдечках - очках спасательных кругов. - Здравствуй, Нетте!

Как я рад, что ты живой дымной жизнью труб,

канатов

и крюков. Подойди сюда!

Тебе не мелко? От Батума,

чай, котлами покипел... Помнишь, Нетте,

в бытность человеком ты пивал чаи

со мною в дипкупе? Медлил ты.

Захрапывали сони. Глаз

кося

в печати сургуча, напролет

болтал о Ромке Якобсоне и смешно потел,

стихи уча. Засыпал к утру.

Курок

аж палец свел... Суньтеся

кому охота! Думал ли,

что через год всего встречусь я

с тобою

с пароходом. За кормой лунища.

Ну и здорово! Залегла,

просторы надвое порвав. Будто навек

за собой

из битвы коридоровой тянешь след героя,

светел и кровав. В коммунизм из книжки

верят средне. "Мало ли,

что можно

в книжке намолоть!" А такое

оживит внезапно "бредни" и покажет

коммунизма

естество и плоть. Мы живем,

зажатые

железной клятвой. За нее

на крест,

и пулею чешите: это

чтобы в мире

без России,

без Латвии, жить единым

человечьим общежитьем. В наших жилах

кровь, а не водица. Мы идем

сквозь револьверный лай, чтобы,

умирая,

воплотиться в пароходы,

в строчки

и в другие долгие дела.

Мне бы жить и жить,

сквозь годы мчась. Но в конце хочу

других желаний нету встретить я хочу

мой смертный час так,

как встретил смерть

товарищ Нетте.

15 июля 1926 г., Ялта

УЖАСАЮЩАЯ ФАМИЛЬЯРНОСТЬ

Куда бы

ты

ни направил разбег, и как ни ерзай, и где ногой ни ступи,есть Марксов проспект, и улица Розы, и Луначарского

переулок или тупик. Где я?

В Ялте или в Туле? Я в Москве

или в Казани? Разберешься?

- Черта в стуле! Не езда, а - наказанье. Каждый дюйм

бытия земного профамилиен

и разыменован. В голове

от имен

такая каша! Как общий котел пехотного полка. Даже пса дворняжку

вместо

"Полкаша" зовут:

"Собака имени Полкан". "Крем Коллонтай.

Молодит и холит". "Гребенки Мейерхольд". "Мочала а-ля Качалов". "Гигиенические подтяжки имени Семашки". После этого

гуди во все моторы, наизобретай идей мешок, все равно

про Мейерхольда будут спрашивать:

- "Который? Это тот, который гребешок?" Я к великим

не суюсь в почетнейшие лики. Я солдат

в шеренге миллиардной. Но и я

взываю к вам

от всех великих: - Милые,

не обращайтесь с ними фамильярно!

1926

КАНЦЕЛЯРСКИЕ ПРИВЫЧКИ

Я два месяца

шатался по природе, чтоб смотреть цветы

и звезд огнишки. Таковых не видел.

Вся природа вроде телефонной книжки. Везде

у скал,

на массивном грузе Кавказа

и Крыма скалоликого, на стенах уборных,

на небе,

на пузе лошади Петра Великого, от пыли дорожной

до гор,

где грозы гремят,

грома потрясав,везде

отрывки стихов и прозы, фамилии

и адреса. "Здесь были Соня и Ваня Хайлов.

Семейство ело и отдыхало". "Коля и Зина

соединили души". Стрела

и сердце

в виде груши. "Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Комсомолец Петр Парулайтис". "Мусью Гога, парикмахер из Таганрога". На кипарисе,

стоящем века, весь алфавит:

а б в г д е ж з к. А у этого

от лазанья

талант иссяк. Превыше орлиных зон просто и мило:

"Исак Лебензон". Особенно

людей

винить не будем. Таким нельзя

без фамилий и дат! Всю жизнь канцелярствовали,

привыкли люди. Они

и на скалу

глядят, как на мандат. Такому,

глядящему

за чаем

с балконца как солнце

садится в чаще, ни восход,

ни закат,

а даже солнце входящее

и исходящее. Эх!

Поставь меня

часок

на место Рыкова, я б

к весне

декрет железный выковал: "По фамилиям

на стволах и скалах узнать

подписавшихся малых. Каждому

в лапки дать по тряпке. За спину ведра и марш бодро! Подписавшимся

и Колям

и Зинам собственные имена

стирать бензином. А чтоб энергия

не пропадала даром, кстати и Ай-Петри

почистить скипидаром. А кто

до того

к подписям привык, что снова

к скале полез,у этого

навсегда

закрывается лик без". Под декретом подпись

и росчерк броский

Владимир Маяковский.

1926 Ялта, Симферополь, Гурзуф, Алупка

ХУЛИГАН

Республика наша в опасности.

В дверь лезет

немыслимый зверь. Морда матовым рыком гулка, лапы

в кулаках. Безмозглый,

и две ноги для ляганий, вот - портрет хулиганий. Матроска в полоску,

словно леса. Из этих лесов

глядят телеса. Чтоб замаскировать рыло мандрилье, шерсть