Сборник рассказов - [65]

Андрон даже сломал пару или тройку самых смелых. Тех, кто кинулся первыми. Уложил, думаю, насмерть. Совсем, по-настоящему. Он служил в спецназе — их этому учили. Но остальные, до кого он просто не допрыгнул, они банально закидали его кирпичами, завалили обломками столов и дверей, забили ногами, как крысу, оказавшуюся в углу. Страшную, заразную, зубастую крысу с длинным голым хвостом…

Толпа валит все ближе. Она вырывает ручки, ломает замки, вышибает двери. Визг очередной крысы — и опять только рев толпы.

Я не могу. С толпой — не могу. Но…

Там же Юрик. Он совсем еще дурной. Он буквально недавно понял, что такое «бесконечность». После этого он лежал на своей кровати неделю, свернувшись клубком. Капельницы — это как положено. Если и умирают дети, то не от голода или жажды. Юрик только вчера вернулся в класс, худой и бледный.

Там Витек. Витек был один из старших. Он пытался спорить, приводить примеры, сочинять доводы. Я ставил ему отличные отметки именно за это — он хватался за любую оговорку, за любое темное пятно в истории…

Там Ирка. Огненная Ирка, вскипающая от любой несправедливости, считающая весь класс, да что там класс — весь поток, своей личной родней. За родных умрет. Любой промах в оценке, любое занижение — ох, это уж не надо, сто раз предупреждал всех! — она летела на разборки, как фурия, как богиня войны.

Там Женька. Совсем еще пацан, маленький. И при этом болезненная честность. Это он сказал Историку, что не верит. Встал и тихо сказал. А потом Историк сидел у меня в кабинете, мы пили с ним коньяк, который я достал из сейфа, а он повторял, что вот же, собака какая, чувствует, наверное. Потому что и сам Историк не верил…

Историк был на четвертом этаже. Там уже тихо. Нет больше Историка. И воспитателей нет, кто просто не успел сбежать. Нет Математички… Я-то думал, женщин они не тронут… Мне казалось…

Да! Да! Я действительно ждал чего-то такого! Не может быть иначе. Когда-нибудь взрыв должен был состояться.

Но я думал, что женщин они все-таки не тронут. При всем том, что с женщинами… Но толпа пустила впереди девчонок. Женщин просто разорвали. Кровь. Они попробовали кровь. Теперь остановить толпу можно только экстраординарными средствами.

Еще секунда.

Мой выход.

Я мог бы уйти. Убежать, как сделали те, кто успел. Но пусть будет — я не успел. Пусть я — дурак, пусть. Но… Вдох, выдох… Вперед!

— Вы ищете меня?

Говорить, говорить с ними, для них, пока они приостановились в недоумении.

— Вот — я. Это моя школа. Вы — мои ученики. Я — директор. Я отвечаю за все, и раз так уж случилось… Вот я. И я не сопротивляюсь. Потому что это — ваша школа.

Я становлюсь на колени. Я снимаю свою рясу. Ну, да, я развязал пояс заранее. И подрезал по швам — а как иначе? Тут каждое движение оценивается и взвешивается.

— Вот я почти голый перед вами.

В угол летит белая нижняя рубаха.

— У меня нет оружия. Ни камней, ни палок — нет ничего у меня.

Расстегивается брючной ремень.

— Прошу прощения, тут девушки. Я не буду опошлять момент. Вот — я. Я сделал что-то не так? Я заслужил смерть со всей своей школой? Бейте меня. Топчите. Убивайте. Вот — я.

Ложусь плашмя лицом вниз на пол, раскидываю крестом руки. Это важно на самом деле. Это символ. Это вбито в подкорку.

— Вот — я. Я в вашей власти. Я не убегаю. Я не дерусь. Я не могу драться с вами, потому что я вас… Люблю. Когда любишь — веришь. Я верю вам. Раз такое случилось, значит, неспроста. Я виноват. Вот вам — я.

Нас учили говорить с толпой, чтобы перекричать любой крик. Лежа говорить труднее. Но лежа говорить и легче. Я не вижу изумленных или насмешливо прищуренных ничему не верящих глаз.

Эрик. Умница Эрик, считающий, что никто его не любит. Но ведь это неправда!

Ксанка. Она красивая. Она такая красивая, что наступает какой-то паралич — а ей все кажется, что смеются над ней.

Олег. Как Ирка в своем классе, в своем потоке — так Олег среди старших. Он знал, наверняка. Он знал все. Ничто не могло подняться без него.

Я не смотрю на них, я не вижу их лиц, их глаз, их рук с зажатыми палками и камнями. Я просто лежу перед ними в длинном коридоре первого этажа. Вот — я. Я виноват? Накажите. Ну же?

Все-таки я боюсь. Я жду удара. Жду, кто же первый кинет камень. За первым последует целый град, и на каком-то из них станет совсем не больно. Надо просто терпеть. Минуту. Или целых пять.

Что они делают? Зачем?

Пок-пок-пок — раздается за выбитыми окнами. Вспышки и визг летящей резиновой картечи. Вой инфразвука. Автоматные очереди у входа…

…

— И все же, почему вы поступили так?

— Мне показалось… Я подумал… Они ждали сопротивления. Они очень хотели, чтобы с ними дрались, чтобы с ними сражались. Чтобы их хватали, куда-то тащили. Так они хотели. Мне так казалось… И вот я подумал, что, если я не буду делать так — я их успокою. И все закончится.

— Это ложь. Вы своим поведением фактически поддержали их! На самом деле — вы поддержали их! Вы просто подтвердили им — так можно!

— И что? Расстрелять теперь меня? — было серо и скучно и совсем не страшно.

— Нет, зачем же. Вы — ценный кадр нашей системы воспитания и образования. Теперь вы сами будете воспитателем.