Сборник рассказов - [3]

— Мы потеряли ощущение пространства, сын. Нам стало все равно — куда и как добираться. Мы не планируем своих выходных дней и отпусков. И праздники не планируем. Не готовимся заранее и задолго. Спим спокойно по ночам, не волнуясь и не вскакивая, чтобы посмотреть на часы — не опоздать бы!

— Ну, вот что, — прервала его мать.

Вообще-то они были «папа» и «мама», но с первого класса Витьку приучали, что взрослый человек — а школьник уже достаточно взрослый — должен говорить отец и мать. И даже думать так. Потому что нечего тут… Он шмыгнул носом и тут же получил замечание, что есть ведь платок, и нечего тут, понимаешь.

А мать продолжала:

— Раз тебе так все плохо…

— Да не плохо мне, не плохо, — пытался что-то сказать отец.

— …То я тебе сделаю хорошо. Как в древности, — она уже что-то набирала, что-то отсылала, что-то получала, судя по мелодичным сигналам из динамиков. — Вот, получай!

…

Сегодня из квартиры вышли, когда на улице было еще темно. Витька зевал, не выспавшись. Он пытался объяснить родителям, что надо высыпаться, но мать смеялась, а отец был возбужден и все куда-то звал, горя глазами.

Они долго шли пешком. А мать еще говорила вполголоса, что надо было и чемоданы аутентичные попросить, и чтобы нагрузка была, как положено. Самое настоящее метро, как в кино, довезло их до вокзала.

Вокзал пах.

Витька не знал, чем. Просто слов таких не знал и запахов. Но вокзал пах совсем не так, как воздух в квартире или во дворе, или даже в школе.

— Вот наш поезд. Ровно сутки, — улыбалась мать.

А у отца горели глаза, ему хотелось все пощупать, потрогать, чуть ли не лизнуть.

Теснота, толкотня, высокие полки, куда сразу подсадили Витьку, чтобы не мешался. И он смотрел сверху круглыми глазами, не понимая ничего. А откуда-то взявшийся народ штурмовал узкой проход, тащил какие-то несусветно огромные чемоданы и мешки, упихивал все, утирал пот, громко здоровался, раздевался, скидывая старинного вида пальто и шубы, ругался на проводников в серых мундирах, что все слишком тесно и жарко, требовал чаю…

— Чай после отправления. Приготовьте ваши билеты!

А потом пошло веселье. Витька даже и не знал, куда интереснее смотреть: за окно, за которым проносились деревья, какие-то холмы, дороги со стоящими машинами, или вниз, на то, как там и что в вагоне.

Тем более, что смотреть в окно иногда просто не получалось. Вот вдали какие-то животные. Мать говорит, что это коровы пасутся. А Витьке же не видно! Он уже и так, и этак пальцами по стеклу — не увеличивается! Не масштабируется.

— Стекло мытое, — сказал проводник, поглядев на Витьку. — Простое стекло. Настоящее.

И ушел делать чай.

— А я пока тут посижу, — сказала какая-то бабка, присаживаясь на мамкину постель.

— Что значит — посижу? — удивилась мать.

— А у меня место верхнее, да и боюсь я наверх лезть. Потом же все равно спускаться, чтобы в туалет, или там чаю попить. Вот и посижу пока до ночи тут. А что?

На отцовское место присел мужичок, не снимающий кепки даже в вагоне. Он потел, вытирал пот большим платком, прятал в карман, снова потел, снова… Суетился весь как-то. Порывался поговорить:

— Во, пацан, сидишь там наверху? Это правильно, правильно… Кто наверху — тот и прав всегда. Как звать-то? А эти, значит… Ага, ага… И куда вы?

Тут вмешивались родители и объясняли Витьке, что с незнакомыми людьми разговаривать не стоит, а тем более не стоит рассказывать, кто и куда, и зачем. Почему нельзя? А нипочему! Сказано так, ясно, сын?

Витьке не было ясно. Ему многое было странно. А еще он устал от тряски, от постоянного шума, от толкучки и от тесноты. На его полке даже просто сесть было невозможно. Слишком низко потолок.

Ужин был странный. Такой раньше ругали «сухомяткой». Все было жирное или сухое, завернутое в разные бумажки и пакетики. Запивали странным чаем из стаканов в аутентичных подстаканниках. Это отец сказал в восхищении, рассматривая выдавленные фигуры:

— Аутентичные подстаканники! Это ж…

— А то! — гордо сказал проводник. — У нас — все такое!

Они все ехали и ехали. Ехали и ехали. Уже кружилась голова от стука колес и постоянного дергания. Уже не хотелось ни есть, ни пить. Спать хотелось — но спать было неудобно. Потому что было жестко. А еще было жарко. Открывать же окно было нельзя, потому что бабка кричала, что заболеет от сквозняка, и какие же все не культурные…

Витька не заметил, как заснул.

Утром его еле разбудили. Поезд стоял. Все выходили наружу.

— Пошли, пошли, — дергали его родители. — Начинается настоящий отдых.

Ага, начинается. Как же… Сначала долго ехали на старинном автобусе, воняющем бензином. Потом еще шли какими-то закоулками, родители с кем-то договаривались, о чем-то спорили…

Море и пляж увидели только ближе к вечеру.

Отец вздохнул блаженно:

— Ну, вот теперь я чувствую — вот это будет отдых. Это сколько же сюда добираться! Редкое, выходит, место! Понял, сын?

— Ага, круто, — сказал Витька. — А обратно мы как нормальные люди, через телепорт, или опять — аутентично?

БАБУШКИ-СТАРУШКИ

Кабинет обязан был вызывать доверие и ощущение покоя. Неяркие пастельные тона покрашенных матовой краской стен, эстампы с нейтральными пейзажами на них, мягкая мебель, обтянутая искусственной замшей. Доверие должен был вызывать и хозяин кабинета. Он специально надевал белый халат «под старину», вешал на шею старинный же фонендоскоп, брал в руки небольшой блестящий никелем молоточек. И конечно, легкая улыбка. Совсем легкая, располагающая к ответной, а не намекающая на смех.