Сборник рассказов - [5]

— Какой?

— Тринадцатый, — опущено вздохнул студент.

Преподаватель раскопал всю кучу билетов, вытащил тринадцатый и, с видом: «И не таких видали» отправил парня готовиться отвечать.

Очкарик усмехнулся. Явно этот студент написал исчерпывающие шпаргалки всего по одному билету.

В конце концов, очередь дошла и до Очкарика. Он спокойно проделал все необходимые процедуры и невозмутимо направился на свое место. Преподаватели недоуменно переглянулись: «Давно такого не видали. И это не лихость. Нечисто.»

Наконец, все получили свои билеты, и расселись по местам. Возле каждого экзаменующегося стоял преподаватель или ассистент комиссии. Лишь возле Вовочки и, по особому решению, Очкарика — по двое. Очкарик огляделся вокруг, сюда добралось около трети всех, кто пришел сначала, а то и меньше.

Перед студентами вышел председатель комиссии — солидный такой профессор, призвал к вниманию и начал:

— Сейчас вам предстоит Последний экзамен. Кстати, вы вообще знаете, что такое экзамен?

— Беседа двух умных людей, — сострил Вовочка.

Очкарик тяжело вздохнул — такая вдохновенная речь, и коту под хвост!

— А если один из них идиот? — вынужденно принял игру профессор.

— Тогда другой не получит стипендию!

Преподаватель обиделся, и экзамен начался.

Внимательно изучив билет, Очкарик лишь фыркнул от его незатейливости и приступил к работе. Он быстро писал и лишь иногда откидывался на спинку стула, обдумывая фразу, или перевязывая шнурки ботинок, развлекая преподавателей. Иногда он с этой же целью ронял стило на пол, возбуждая законные подозрения в пользовании шпаргалкой.

Над аудиторией висела напряженная тишина. Однако, то и дело кого-нибудь ловили на списывании и выдворяли. Только один раз тишина была прервана пронесшейся по рядам фразой:

— Вовочка засыпался!

Дописав, Очкарик все так же спокойно сдал работу и невозмутимо вышел. Написал он первым. В аудитории к тому времени оставалось едва ли больше пяти человек.

Преподавательский послеэкзаменационный совет проходил в атмосфере полного уныния.

Вернее, даже сказать, что он проходил было бы неверно. Преподаватели сидели обессиленные, разбитые, осунувшиеся. Шутка ли, уже 20 лет никому не удавалось списать на Последнем экзамене! А тут — конечно, всего один со всего курса, но все же! Каков нахал! И что их действительно мучило, так это где он спрятал шпаргалку, и как ею воспользовался?

Время от времени кто-нибудь озарялся догадкой, но тут же, понимая ее несостоятельность, вновь поникал.

— Коллеги! — неожиданно прорезал тишину твердый голос, все лица с надеждой обратились к говорившему, в аудитории стало будто светлее. — Я, кажется, знаю, но догадка моя чудовищна. Он не списывал, он знал!

Философ

Охо-хонюшки-хо-хо, как же мне все это надоело. Сидишь, пишешь, целый день. Они, конечно, достать меня здесь, наказать, значит, не смогут, в будущее, дескать, попасть никак нельзя, будущее, дескать, для каждого прошлого не существует, но, чем черт с ними не шутит?! Вот и сижу тут как последний проклятый, пишу из последних сил.

Э-эх, пишу, значит. Вот они там тоже пишут, на всех углах кричат, значит, это, мол, герои. Они мол, презрев личные желания, и вообще все на свете, ради науки, ради общества, и все такое, отказались от благ цивилизации, и добровольно обрекли себя на вечные скитания и так далее, вдали от родного дома, без малейшей надежды вернуться назад. Я вам так на это скажу: «Врут!»

Мне, например, просто надоели ихние постные рожи. Все-то у них цивилизованно, вежливенько, значит. Спасибо вам, да, пожалуйста, да нет-нет вы уж проходите. Чисто так, что даже плюнуть некуда. Жизни никакой, в общем. А главное — себя девать некуда, почесать в за… затылке, и то помогут!

То ли дело здесь — нагрубишь кому-нибудь, так тебе во всех красках, да по всей форме ответят, плюнешь на мостовую, так никакой электровеник не скачет вприпрыжку подтирать за тобой. А как тут говорят на базаре! О, это сказка, а не разговор, песня, а не слова. Хотя язык у них, надо сказать, самый что ни на есть распаскудный. Навыдумывали, понимаешь, всяких сложностей, и ходят тут довольные. А над пишущим человеком и вовсе издеваются, тоже мне эллины, выдумали для литературы язык особый, обороты всякие, в жизни же никогда так не скажут! Я вам так скажу: «Любите язык родной как зеницу ока». И вам будет хорошо. Я, конечно, понимаю, что, если ребенок с рождения слышит эту абракадабру то совсем это другое дело, но все-таки мне местных детей жалко. Я сам-то едва выучил это дело под гипноизлучателем, и то все цепи позамыкало. Раза, наверное, со сто тридцатого смог сказать, что мама мыла раму. Я же когда к ним, к историкам этим пришел не знал же ни черта. Так захотелось подальше от цивилизации ихней убечь. Они меня прощупали, протестировали и сюда, к грекам, значит, философские их воззрения изучать, определили.

Им же все это зачем нужно? Сведения у них об этой эпохе не достоверные. Вот и рассылают людей во все времена, чтобы писульки всякие писали, как все было на самом деле, выясняли, все это дело фиксировали, кодовым словом подписывали, а они у себя в будущем все это и прочитают. И им хорошо станет.