Сборник произведений - [8]
Беседа явно пришла к концу, и о. Афанасий решился на то, на что раньше ни за что бы не решился и даже сейчас не вполне понимал — почему, собственно, решается.
— Я хотел бы спросить, — почти заикаясь, заговорил он, — т. е., собственно говоря, это меня не касается, но для других… я хотел бы узнать о судьбе арестованного преподавателя… Мне кажется… т. е. — мне так показалось, что он не враг трудового строя… ни партии…
Брюнет совершенно потонул в табачном облаке.
— Вы наблюдали когда-нибудь, товарищ, как грузчик подымает пианино по лестнице? — спросил он, на миг возникая в дымовом ажуре.
Отец Афанасий никогда ничего подобного не наблюдал, но чтоб ускорить развязку, сказал:
— Да.
— Представьте себе, что в то время, когда все мускулы у носильщика напряжены до опасного предела и он весь занят своим и своей ноши равновесием, — вы увидите на ступеньке, на которую он должен сейчас поставить ногу, совершенный пустяк — апельсиновую корку… Что вы сделаете?
— Постараюсь поскорее отбросить ее…
— Ну вот… Это мы и сделали… Партия сейчас на своих плечах весь мир пытается поднять на высшую ступень, и в момент, когда все силы ее напряжены до предела, мы не имеем права даже апельсинную корку оставить на ее пути. Этим объясняется и наше отношение к церковникам. Кстати, после этого ареста подозрения против вас, конечно, еще усилятся. Я говорю — усилятся, потому что нам известно, что они были. Епархиальный епископ даже ездил по этому поводу к патриарху. Поэтому нам придется вас тоже арестовать. Вы получите путевку в какую-нибудь санаторию подальше — по вашему выбору, где и пробудете время, которое обычно уходит на следствие и судопроизводство. Затем, отдохнув, будете отправлены на возможно более короткий срок в лагерь… Разумеется, не на производство, а в канцелярию, для работы в наиболее терпимой обстановке. После этого все подозрения падут сами собой и у вас будет для церковников более чем солидный стаж. Мантия первого марксистского епископа обеспечена…
«Черный ворон»
Несмотря на поздний час, брат-келарь приберег для о. Афанасия обед и даже заменил ему тушеную капусту, от которой страдал деликатный желудок молодого иеромонаха, какой-то присноблаженной кашей. Однако, вопреки обыкновению, смиряя свою легендарную болтливость, не остался потрепаться, а тотчас же, под благочестивым предлогом, ушел. О. Архимандрит участливо расспросил о делах — уладилось ли с воинской книжкой, вообще выразил всяческое внимание, но вместо молебнов для богомольцев у раки Преподобного — поставил о. Афанасия на всю неделю на послушание в библиотеку. Преподаватель гомилетики, который хотел вместе с о. Афанасием проработать тему его будущей статьи для „Патриаршего Вестника», сославшись на нездоровье, отложил беседу на неопределенное время.
И только один из студентов, тоже монах, происходивший из недавно присоединенных областей и еще не выработавший необходимых для жизни в социалистическом обществе рефлексов — не старался скрыть своих чувств и, когда о. Афанасий за чем-то обратился к нему, просто повернулся и — не сказав ни слова — ушел.
…Ранним утром за о. Афанасием приехали. Спускаясь с вещами по лестнице, он увидел в окне откровенного студента-монаха и был совершенно поражен ужасом и отчаянием в его широко открытых глазах. Только усевшись в грузовичек Учреждения, понял, в чем дело: „если не ты, так кто же это, Господи!» — казалось, кричали эти предельно изумленные глаза. И представив, какой ералаш в мозгах церковников он оставляет, — о. Афанасий невольно расхохотался…
— Развеселился не ко времени!. — сказал хмуро один конвоир другому.
— Оставь его, — ответил тот, не отводя глаз от оконца, за которым бежала, хромая и подпрыгивая, утренняя улица. — Хуже, когда плачут: на нервы действует…
Лирический вариант
Полуденный жар свалил. Отпускники разбрелись кто куда. Только наиболее солидные — с брюшком и положением — еще предавались самому популярному среди ответственых работников послеобеденному сну.
В смежной с двухсветным залом — некогда курительной — комнате, в окаменелом раздумьи шахматистов, склонились над столиком отец Афанасий (теперь Афанасий Павлович, школьный работник) и его партнер, заведующий опытной станцией старичок-биолог, за симпатичность и бородатость любовно прозванный отпускниками «дядей Власом».
В открытое окно, вместе с крепкой духовитостью старых, еще помещичьих лип, врывалось жадное жужжание июньских пчел. В тон ему в углу комнаты гудел под сурдинку радиоприемник: дядя Влас слушал с. — х. передачу, в которой на сегодня был обещан, неделю тому назад в этом же доме отдыха, записанный на пленку репортаж.
— Загнали вы меня в изолятор! — в трудном раздумьи над расположением остающихся у него фигур признался Афанасий Павлович.
— От тюрьмы да от сумы… — ласково напомнил дядя Влас в пол-уха, между тем уловляя глухо сочившееся из громкоговорителя сообщение «о летнем высотном режиме для штатных овцематок Кавказа». — Ив изоляторах люди живут!
— Ну-ну, — недовольно отмахнулся Афанасий Павлович и, решившись, наконец передвинул фигуру.
Биолог смотрел на него, сочувственно улыбаясь. Ему нравился и ход, лучший в почти безнадежном положении, и сам молодой партнер и частый собеседник. Неизвестно, откуда этот, явно сформировавшийся уже в пореволюционные годы, школьный работник успел прихватить интеллектуальное беспокойство, которого и днем с огнем не сыщешь в молодых поколениях. Те твердо и уверенно хотят быть инженерами, докторами, учеными и — точка. А этот, по-видимому, еще не прочь стать и человеком.
Статистика — она, помимо всего прочего, может быть прочитана совсем по-разному. Недаром в СССР бытует пословица: есть ложь грубая, есть ложь тонкая, а есть и статистика… Вы, наконец, читаете воспоминания о той эпохе, какую описывает в этой книге ее автор, Сергей Милиевич Рафальский (1895–1981). Мемуары А. Ф. Керенского — и Л. Д. Троцкого, П. Н. Милюкова — и Суханова, ген. А. И. Деникина — и, скажем, графа Игнатьева… Но все эти деятели тех лет, вольно или невольно, сознательно или бессознательно, но стремятся в первую очередь оправдаться «перед лицом истории», да при этом еще и мало были причастны к той непосредственной, рядовой, именуемой ими «обывательской», — жизни, какая и есть жизнь народа, жизнь страны, жизнь эпохи.
Сергей Рафальский (1896–1981) — поэт, прозаик, критик «первой волны» русской эмиграции. Один из основателей пражского поэтического объединения «Скит». Яркий представитель последовательных и непримиримых оппонентов т. н. «парижской ноты». Публиковался во многих периодических изданиях русской эмиграции, в частности: «Новое русское слово», «Русская мысль», «Грани».Характеризуя его творчество, один из виднейших литературоведов зарубежья — Э.М. Райс, отмечал: «Поэзия Рафальского — редчайший случай зрелой художественной реализации нового творческого метода, задуманного и исполненного на протяжении одной только человеческой жизни…Первое, что поражает при встрече с его поэзией, это — новизна выражения.
Рафальский Сергей Милич [31.08.1896-03.11.1981] — русский поэт, прозаик, политический публицист. В России практически не издавался.Уже после смерти Рафальского в парижском издательстве «Альбатрос», где впоследствии выходили и другие его книги, вышел сборник «Николин бор: Повести и рассказы» (1984). Здесь наряду с переизд. «Искушения отца Афанасия» были представлены рассказ на евангельскую тему «Во едину из суббот» и повесть «Николин Бор» о жизни эмигранта, своего рода антиутопия, где по имени царя Николая Николиным бором названа Россия.
Второй роман о Веронике. Первый — «Судовая роль, или Путешествие Вероники».
«23 рассказа» — это срез творчества Дмитрия Витера, результирующий сборник за десять лет с лучшими его рассказами. Внутри, под этой обложкой, живут люди и роботы, артисты и животные, дети и фанатики. Магия автора ведет нас в чудесные, порой опасные, иногда даже смертельно опасные, нереальные — но в то же время близкие нам миры.Откройте книгу. Попробуйте на вкус двадцать три мира Дмитрия Витера — ведь среди них есть блюда, достойные самых привередливых гурманов!
Рассказ о людях, живших в Китае во времена культурной революции, и об их детях, среди которых оказались и студенты, вышедшие в 1989 году с протестами на площадь Тяньаньмэнь. В центре повествования две молодые женщины Мари Цзян и Ай Мин. Мари уже много лет живет в Ванкувере и пытается воссоздать историю семьи. Вместе с ней читатель узнает, что выпало на долю ее отца, талантливого пианиста Цзян Кая, отца Ай Мин Воробушка и юной скрипачки Чжу Ли, и как их судьбы отразились на жизни следующего поколения.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.