Сборник произведений - [7]
Отец Афанасий поежился от такого кощунства, но разошедшийся преподаватель даже не заметил, что, как факир, стал обеими ногами на острие бритвы.
— Вот посмотрите на пчел, — продолжал он, широким жестом сводя воедино весь пчельник: — все, считавшие их просто живыми механизмами, давно провалились в мусорную яму науки. Оказывается, пчелы умеют друг другу рассказывать о своих медвяных находках и даже указывают направление к ним. Но что самое главное — рабочая пчела вовсе не предназначенный от колыбели всегда для одного и того же дела робот. Она учится, совершенствуется, поочередно выполняет самые разнообразные работы в улье и, только став вполне взрослой, получает почетное назначение — вылетать за сбором меда. Из загадки, из чуда пчелиного улья мы взяли только один образ — образ растворившего как будто личность общества-государства. Но мы не даем себе труда — нет, мы злостно не хотим подумать о той Симфонической Личности, которая живет в улье. Никакими тропизмами не объяснить все чудеса пчелиного быта, но все становится простым и понятным, коль скоро мы представим себе коллективную душу, верховное сознание объединенного — организованного — множества, тайно осуществляющее себя в улье. Не бытие определяет сознание отдельных пчел, а стоящая над ними, вне их и вместе с тем, в них, коллективная их душа, их симфоническая личность, верховная их идея!
— За бытие — не знаю, а что битие определяет — так это верно! — сказал, нарочито понижая тему, подошедший между тем из глубины сада монах-пасечник: — Еще товарищ Чехов заметил, что — если кошку долго бить — так это она и огурцы жрать будет.
— Вот мы их и жрем! — закончил преподаватель и отбросил так и оставшуюся дырявой сетку. — Однако пора и к вечерне… Сейчас заблаговестят, пожалуй…
Мат диамата
Вечером, лежа в постели, о. Афанасий, как обычно, ревизовал истекший день, проводил необходимую самокритику и составлял примерный распорядок на будущее. Вспоминая преподавательские выпады, он с огорчением убеждался, что его знаний и его диалектической ловкости не хватает, чтоб положить и этого врага на обе лопатки (что положить можно — он ни капли не сомневался). Так вскрывался серьезный недостаток в культурной оснастке, получаемой воспитанниками «корпуса по подготовке резерва руководящих кадров». Случайная встреча со случайно уцелевшим идеологическим противником или даже (что было, правда, менее вероятно) собственные недисциплинированные размышления — могли поставить будущего полезнего и важного партийного работника в затруднительное положение, а то и вовсе сбить его с пути.
Несколько дней о. Афанасий со всех сторон обсуждал эту опасную возможность и наконец решил, что «крайняя необходимость», о которой ему было в свое время сказано — уже наступила.
В свободные минуты он обдумал и — выйдя по хозяйственному поручению в город — записал и отослал по конспиративному адресу подробное изложение разговора на пчельнике со своими по его поводу соображениями. Это не был простой донос — о. Афанасий имел в виду исключительно расширение общеобразовательной программы родного корпуса и церковникам, в частности, никакого зла не желал… Люди они были, в общем, смирные, то искалеченные жизнью, то чудаковатые от рождения, происхождения часто вполне пролетарского; ни для партии, ни для государства никакой угрозы не представляющие. И даже наоборот: их монастырь мог бы служить показательной коммуной. Здесь без всяких собраний, заседаний, анкет, предписаний, простых телеграмм и телеграмм-молний, вызовов на соцсоревнование, ударничества и переходящих знамен — все хозяйственные работы делались всегда вовремя и все нормы неизменно выполнялись…
Через три дня преподавателя логики арестовали. Пошедшим за справками и с ходатайствами церковникам с откровенностью, Высокому Учреждению обычно несвойственной, объявили, что преподаватель взят за неожиданно вскрывшиеся связи с заграницей, но где преступник содержится — осталось тайной и передача принята не была. Еще через день о. Афанасий получил вызов для проверки воинской книжки. Как место явки был указан конспиративный адрес. Принимал о. Афанасия высокий, тощий, седой брюнет. Неловко сломавшись в кресле, он непрерывно курил, так что слова его вылетали из табачного дыма, словно десять заповедей из Синайской горы. Сперва он тепло поблагодарил о. Афанасия за важное сообщение. Затем принялся жестоко обрабатывать сообщившего за интеллигентщину и впечатлительность.
— Диалектический материализм не кабинетные спекуляции на данных с потолка, а система адекватная реальному ходу развития социальных отношений, — говорил он, морщась от дыма болтающейся в углу рта папиросы: — Его философскую нищету открывают уже очень давно, и все-таки никто взамен этой «нищеты» ничего, кроме собственного убожества, предложить не может. Если даже у идеалистов все благополучно с логикой — широким массам им решительно нечего сказать… Вот вы прорабатывали Библию и Евангелие и, конечно, не могли не заметить в них вопиющих противоречий, нелепиц и невероятностей. Еще в четвертом веке нашей эры император Юлиан их подметил и язвительнейше высмеял, но его построенное на всем богатстве эллинской философии обновленное язычество рухнуло вместе с ним, а христианство живет даже до сих пор. Христианство победило, потому что вошло в мир, как Великая Надежда. Хозяйство Римского государственного комплекса было все построено на труде рабов, у которых философы отрицали даже душу. И миллионам этих живых машин христиане сказали, что жизнь не кончается у мельничного жернова, к которому на земле они навсегда прикованы, что в ином плане они будут свободны, счастливы, блаженны и даже, может быть, выше своих господ. Понятно, что Церковь победила… Но прошли века, производственные отношения изменились, и христианство оказалось перед пролетариатом с пустыми руками. Загробный рай интересовал раба, потому что живая жизнь была для него адом. Для пролетария эта жизнь только трудновата, однако — по существу — не безнадежна и, значит, естественно желание именно ее организовать к лучшему, а не смотреть за седьмые небеса. Теперь именно мы несем „Великую Надежду», и потому миллионы и миллионы людей трудной жизни во всем мире идут за нами. И какие бы противоречия и нонсенсы ни находили в марксизме буквоеды и схоласты, каких бы ошибок ни делали мы, его осуществляющие — пока не изменятся производственные условия, т. е. пока не умрет капитализм — ему противопоставить решительно нечего».
Статистика — она, помимо всего прочего, может быть прочитана совсем по-разному. Недаром в СССР бытует пословица: есть ложь грубая, есть ложь тонкая, а есть и статистика… Вы, наконец, читаете воспоминания о той эпохе, какую описывает в этой книге ее автор, Сергей Милиевич Рафальский (1895–1981). Мемуары А. Ф. Керенского — и Л. Д. Троцкого, П. Н. Милюкова — и Суханова, ген. А. И. Деникина — и, скажем, графа Игнатьева… Но все эти деятели тех лет, вольно или невольно, сознательно или бессознательно, но стремятся в первую очередь оправдаться «перед лицом истории», да при этом еще и мало были причастны к той непосредственной, рядовой, именуемой ими «обывательской», — жизни, какая и есть жизнь народа, жизнь страны, жизнь эпохи.
Сергей Рафальский (1896–1981) — поэт, прозаик, критик «первой волны» русской эмиграции. Один из основателей пражского поэтического объединения «Скит». Яркий представитель последовательных и непримиримых оппонентов т. н. «парижской ноты». Публиковался во многих периодических изданиях русской эмиграции, в частности: «Новое русское слово», «Русская мысль», «Грани».Характеризуя его творчество, один из виднейших литературоведов зарубежья — Э.М. Райс, отмечал: «Поэзия Рафальского — редчайший случай зрелой художественной реализации нового творческого метода, задуманного и исполненного на протяжении одной только человеческой жизни…Первое, что поражает при встрече с его поэзией, это — новизна выражения.
Рафальский Сергей Милич [31.08.1896-03.11.1981] — русский поэт, прозаик, политический публицист. В России практически не издавался.Уже после смерти Рафальского в парижском издательстве «Альбатрос», где впоследствии выходили и другие его книги, вышел сборник «Николин бор: Повести и рассказы» (1984). Здесь наряду с переизд. «Искушения отца Афанасия» были представлены рассказ на евангельскую тему «Во едину из суббот» и повесть «Николин Бор» о жизни эмигранта, своего рода антиутопия, где по имени царя Николая Николиным бором названа Россия.
Однажды окружающий мир начинает рушиться. Незнакомые места и странные персонажи вытесняют привычную реальность. Страх поглощает и очень хочется вернуться к привычной жизни. Но есть ли куда возвращаться?
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Когда твой парень общается со своей бывшей, интеллектуальной красоткой, звездой Инстаграма и тонкой столичной штучкой, – как здесь не ревновать? Вот Юханна и ревнует. Не спит ночами, просматривает фотографии Норы, закатывает Эмилю громкие скандалы. И отравляет, отравляет себя и свои отношения. Да и все вокруг тоже. «Гори, Осло, гори» – автобиографический роман молодой шведской писательницы о любовном треугольнике между тремя людьми и тремя скандинавскими столицами: Юханной из Стокгольма, Эмилем из Копенгагена и Норой из Осло.
Книга посвящается 60-летию вооруженного народного восстания в Болгарии в сентябре 1923 года. В произведениях известного болгарского писателя повествуется о видных деятелях мирового коммунистического движения Георгии Димитрове и Василе Коларове, командирах повстанческих отрядов Георгии Дамянове и Христо Михайлове, о героях-повстанцах, представителях различных слоев болгарского народа, объединившихся в борьбе против монархического гнета, за установление народной власти. Автор раскрывает богатые боевые и революционные традиции болгарского народа, показывает преемственность поколений болгарских революционеров. Книга представит интерес для широкого круга читателей.
Французская романистка Карин Тюиль, выпустившая более десяти успешных книг, стала по-настоящему знаменитой с выходом в 2019 году романа «Дела человеческие», в центре которого громкий судебный процесс об изнасиловании и «серой зоне» согласия. На наших глазах расстается блестящая парижская пара – популярный телеведущий, любимец публики Жан Фарель и его жена Клер, известная журналистка, отстаивающая права женщин. Надлом происходит и в другой семье: лицейский преподаватель Адам Визман теряет голову от любви к Клер, отвечающей ему взаимностью.
Селеста Барбер – актриса и комик из Австралии. Несколько лет назад она начала публиковать в своем инстаграм-аккаунте пародии на инста-див и фешен-съемки, где девушки с идеальными телами сидят в претенциозных позах, артистично изгибаются или непринужденно пьют утренний смузи в одном белье. Нужно сказать, что Селеста родила двоих детей и размер ее одежды совсем не S. За восемнадцать месяцев количество ее подписчиков выросло до 3 миллионов. Она стала живым воплощением той женской части инстаграма, что наблюдает за глянцевыми картинками со смесью скепсиса, зависти и восхищения, – то есть большинства женщин, у которых слишком много забот, чтобы с непринужденным видом жевать лист органического салата или медитировать на морском побережье с укладкой и макияжем.