Сборник поэзии и прозы - [21]

— Что ты сидишь?! Не видишь, я стою!! Уступи место! Мерзавка!

Айгуль опомнилась и подняла голову. Прямо над ней стояла бабуся-одуванчик. «Нехорошо получилось, — подумала девушка. — Как я могла так задуматься»? И она тут же вскочила, уступая место. Бабуля уселась довольная, и уже не сердилась. А Айгуль дальше поплыла в своих мыслях. …У них, в ауле, лечатся не у врачей, а у лекарей разных мастей. И как не уговаривала она свою маму пойти к врачу, у нее ничего не получилось. В ауле врача нет. Только в областном центре, а ехать туда далеко. Целых три часа на автобусе, который ездит один раз в день, до райцентра и обратно. Вот люди и лечатся у лекарей. Это хорошо, если лекарь от Бога. А бывают шарлатаны. Их Айгуль побаивалась и не доверяла им. Лечат по-разному. Лучше, конечно, сурами из корана, а бывает мочой, прикладывая ее во все места, куда вздумается. И уверяет, что обязательно поможет, ругаясь, если все таки не помогло. К одной такой лечащей, по имени К., ходили толпами. Очереди много. Хотя она деньги не брала, люди сами клали на стол «садака», благодаря Бога. Все к ней ходили, и мама пошла. К. сходу поставила диагноз «Порча», «Страшная порча, что можешь умереть». И добавила: лечиться надо только мочой. Айгуль не понимала: как это мочой, если порча — это джины, а выгонять их надо сурами из корана. Кое-что в коране она уже знала, и даже училась читать у местного мулды. Айгуль заикнулась было об этом, но тут же со всех сторон на нее стали угрожающе шипеть, чтобы она немедленно замолчала. И Айгуль затихла. В ауле старшим не перечат. Нехорошо это — старших не слушаться. Ой, как не хорошо! Мама усердно прикладывала повязки, смоченные в моче. Сначала надо было эту самую мочу сварить, а потом уже прикладывать. Когда ее варишь, то стоит стойкий отвратительный густо-зеленый смог. Очень воняло до невозможности. Даже папа стал ругаться, не вытерпев этих мук. Младшие сестренки — погодки 10 и 9 лет — посмеивались. Им показалось это смешным до коликов. И не вытерпев, чтобы не рассмеяться и не обидеть тем самым маму, они уходили в свою комнату или на улицу и хохотали. А Айгуль это все варила по наказу мамы и прикладывала ей на больное место. Если бы помогло, но, увы. Болячки на ногах стали еще больше, появились волдыри, и страшный зуд только усиливался. Поэтому Айгуль не простила себя за то, что не смогла убедить маму пойти в поликлинику, да еще это варево делала. Ужас!! Промучившись с неделю, мама прекратила эти процедуры сама, под неутихаемый гнев лечащей: «Зачем Вы убрали повязки?! Надо было дальше прикладывать!». " Надо было, наверное, ноги совсем потерять, тогда было бы правильно по ее мнению», — недоумевала и злилась на лечащую девушка. Так она приехала в город за лекарством для мамы. Красивый город со множеством возможностей для молодежи манил и звал остаться Айгуль. И как бы не манил он к себе, Айгуль не могла. Не могла она оставить больную маму, да и жить здесь негде. У дяди тесно. В однушке ютились семеро. Куда там еще она! Так, на денек можно, а дальше домой. Да и неудобно как-то, не хорошо людей стеснять. Не любила Айгуль по гостям ходить. Домоседка.

Тут автобус остановился и вошла смуглая цыганка, в потрепанном, видавшем виды платье уже непонятного серо-буро-малинового цвета. Жалостливым голосом она стала просить подаяние:

— Помогите, пожалуйста!! — причитала она, смотря прямо в глаза прохожим. — Мама при смерти, папа умер, нас семеро, есть нечего. Подайте, кто может, — протягивая ладошку, умоляет она.

Айгуль подала 150 тенге. Не могла она смотреть спокойно на просящих помощи людей. Сама из нищеты вышла. Торговала хлебом из пекарни. Один тенге с проданного — ее. За день умудрялась 300 тенге заработать. Работы в ауле нет. Каждый выкручивается, как может. Поэтому, не может она смотреть на нищих людей без жалости и сочувствия. Тем не менее, цыганка, собрав «подать», удалилась, выйдя на следующей остановке, и направилась к следующему автобусу с той же самой просьбой. «Город дорогой, жить здесь трудно», — подумала, понимающе, Айгуль. Она старалась понять человека, прежде чем судить. На следующей остановке она вышла. Жанель жила в пятиэтажном элитном доме с домофоном. Надо было сказать в домофон, и только потом тебе откроют. Никого. Айгуль пыталась еще раз, но снова нет ответа. «Наверное, ушла», — подумала Айгуль и хотела уже уходить, как во двор въехала черная крутая иномарка и из нее выпорхнула, словно бабочка, Жанель с розовыми волосами и ярким макияжем.

— Ну, здравствуй! — протягивая руку, говорит Жанель. — Давно стоишь? Садись в машину. Я тебя чаем угощу, здесь недалеко хорошенькое кафе есть.

Айгуль села. В городе люди себе не готовят, ходят в кафе национальной кухни и едят там. Экономя на еде, покупают дорогие вещи от кутюрье и ездят отдыхать на море в Европу и Турцию. Жанель тоже так делала: ела малюсенькими порциями в десертной тарелочке и ходила всегда голодная. Для Айгуль это казалось диким. Зачем ходить голодным и боятся упасть в обморок, когда можно нормально покушать, пускай и не в обновках? Зачем дорогие бриллианты, когда ты вот-вот упадешь в обморок, потому что голова очень кружится от голода? Не понимала этого Айгуль, но молчала, чтобы не обидеть подругу. Они поехали в кафе. По дороге заболтались, как всегда ни о чем, смеялись и шутили. Придорожное кафе находилось на углу, у перекрестка двух улиц. Кафе утопало в зелени, во дворе был фонтан, а в нем купались дети с соседних домов. Они с Жанель сели за столик. Ее здесь хорошо все знали, и она то и дело отвечала на приветствия, или сама первой здоровалась. Официант, паренек 20 лет, подошел на редкость быстро. Заказав еду и почти не дотронувшись до нее, когда ее уже принесли, и можно было приступить к трапезе, Жанель выдала: