Сборник переводов Владислава Слободяна - [20]

А потом сестра Мария‑Катерина схватила меня за руку и потащила прочь от алтаря. Её пальцы пережали мне локтевой нерв, и руку пронзила боль.

– Не приставай к другим, – сказал она.

– Но я, должно быть, выронила конверт…

Она внимательно посмотрела на меня, потом отпустила мою руку. По её пухлому лицу разлилось довольное выражение, и она потрепала меня по щеке.

Прикосновение было неожиданно нежным.

– Значит, на тебя снизошла благодать, – сказала она.

Я не чувствовала никакой благодати. Я уже собралась было ей об этом сказать, когда она махнула рукой, подзывая отца Бруссарда.

– Она не получила письма, – сказала сестра Мария‑Катерина.

– Господь улыбнулся тебе, дитя моё, – произнёс он с теплотой в голосе. Никогда раньше он не обращал на меня внимания, теперь же положил руку на плечо. – Пройдём с нами. Нам нужно обсудить твоё будущее.

Я дала увести себя к нему в офис. Там собрались и другие монахини, у которых в тот момент не было уроков. Они стали рассказывать мне, как сильно Господь хочет, чтобы я сама принимала решения, что Он благословил меня, вернув мне моё будущее, отметил меня как праведницу.

Меня трясло. Я ждала этого дня всю мою жизнь – по крайней мере, сколько себя помню – и вот на тебе. Ничего. Никакого будущего. Никаких ответов.

Ничего.

Мне хотелось разрыдаться, но не на глазах у отца Бруссарда. Он тем временем перешёл к объяснению смысла моего благословения. Я могу служить Церкви. Любой, не получивший письма, получает возможность бесплатного обучения в целом ряде колледжей и университетов – католических, разумеется, некоторые из них весьма известны. А если я захочу стать монахиней, заверил он, Церковь, разумеется, меня примет.

– Я хочу играть в баскетбол, святой отец, – сказал я.

Он кивнул.

– Ты сможешь играть за команду любого из этих заведений.

– В профессиональный баскетбол, – уточнила я.

Он взглянул на меня так, словно узрел отродье Сатаны.

– Но, дитя моё, – в его голосе послышалось едва заметное нетерпение, – ты получила знак от Господа. Он благословил тебя. Он хочет, чтобы ты служила Ему.

– Я так не думаю, – сказала я, едва сдерживая слёзы. – По‑моему, вы ошибаетесь.

И я бросилась вон из его кабинета и убежала домой.

Мама заставила меня вернуться в школу на последние четыре учебных дня. Заставила получить аттестат. Она сказала, что если я  этого не сделаю, то потом буду жалеть.

Это последнее, что я помню из того лета. Я оплакивала утрату жизненных ориентиров, беспокоилась о том, что могу сделать неправильный выбор, и всерьёз раздумывала о поступлении в католический колледж. Маме удалось растормошить меня достаточно для того, чтобы я определилась до окончания приёма документов. И я определилась.

Университет Невады в Лас‑Вегасе, настолько далеко от католической церкви, насколько вообще возможно.

Я получила серьёзную травму колена в первой же игре. Наказание Господне, сказал отец Бруссард, когда я приехала домой на День Благодарения.

Да простит меня Бог, но я на самом деле ему поверила.

Но переводиться не стала, хотя и Иова из себя строить не стала тоже. Я не спорила с Богом и не проклинала его. Я просто оставила Его, как Он, по моему мнению, оставил меня.

Тридцать два года спустя я вглядываюсь в лица. Багровеющие. Искажённые ужасом. Заливаемые слезами.

Но некоторые из них просто пусты, словно находятся в глубочайшем шоке.

Такими занимаюсь я.

Я собираю их вокруг себя, даже не спросив, что они нашли в своей папке. Я не ошиблась ни разу, даже в прошлом году, когда не отвела в сторону ни единого человека.

В прошлом году письма получили все. Такое случается примерно раз в пять лет. Каждый ученик получил своё Красное Письмо, и моё вмешательство никому не потребовалось.

В этом году у меня трое. Это далеко не рекорд. Рекорд – тридцать, и причина выяснилась уже через пять лет. Дурацкая маленькая война в дурацкой маленькой стране, о которой многие и не слышали. Двадцать девять моих учеников погибли в течение десяти лет. Двадцать девять.

Тридцатая была как я – без малейшего понятия о том, что помешало её будущему «я» написать письмо себе‑прошлой.

Я думаю об этом. Я всегда думаю об этом в День Красного Письма.

По складу характера я отношусь к тем, кто скорее написал бы письмо. Я всегда была такой. Я верю в общение, даже такое ограниченное и одностороннее.  Я знаю, как важно для человека открыть папку и найти в ней ярко‑красный конверт.

Я бы не оставила себя‑прошлую блуждать в потёмках.

Я уже составила черновик своего письма. Через две недели – в день моего пятидесятилетия – в мой дом придёт правительственный чиновник договориться о времени, когда я буду писать своё письмо.

У меня не будет возможности прикоснуться к бумаге, красному конверту или специальному перу, пока я не дам согласия на то, чтобы за мной наблюдали во время написания письма. Когда я закончу, чиновник сложит письмо, вложит его в конверт и проштемпелюет его как адресованное в школу Сестры Марии Милосердной в Шейкер‑Хайтс, Огайо, тридцать два года назад.

У меня есть план. Я знаю, что хочу сказать.

Но я до сих пор не знаю, почему я ничего этого не сказала себе‑прежней. Что пошло не так? Что мне помешало? Может быть, я уже нахожусь в альтернативной вселенной, просто не знаю об этом?