Сборник памяти - [62]

Нет другого великого писателя в русской литературе, который так бы стоял на одном уровне со своим читателем.

«Кажется, я не соглашался…» («Выстрел»).

Я не соглашался, кажется, спорил.

* * *

Нет выхода из чеховского мира в настоящую жизнь. Может быть, это и правда. А врать он не хотел.

Огромное большинство его героев – да все! – пошловаты. Он показывает: жизнь такова, что не дает возможности быть непошлым.

* * *

Роковые недоразумения, когда высказывания героев приписывают Чехову, – то, что украшает парки, клубы. «В человеке все должно быть прекрасно…» – это ведь пошло. Лирика, когда звучит голос поэта, мало отличается от того, что говорят сами герои.

* * *

Важная проблема: как в результате получается нечто очень значительное, хотя нет ни одного настоящего, непошлого слова.

* * *

Когда кто-то что-то знает у Чехова, он говорит пошлости <и тривиальности. Т. е. в позитивной программе очень тривиален: культура, гигиена… >.

* * *

Идея случайностности: Все входит на равных правах. Это трюизм: в мире господствует случай. Это трюизм! А у него получается эффект!

Какую цель в высоком художественном смысле это преследует? У него эффект. И смешивая, он вовсе не хочет, чтобы мы спутали главное и неглавное. Вот Гомер – да. У Гомера случайность и необходимость сливаются. У Чехова они четко подчеркиваются <т. е. разница подчеркивается>.

* * *

Загадка: с какой стороны мы ни захотели бы выделить идею – пошловато.

* * *

Это какая-то более глубокая реализация модной теории абсурда – дзэнбуддизм. (Дзэнбуддизм – это учение о сплошной нелепости – «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Это и есть, по дзэнбуддизму, подлинное понимание мира.)

Это лучший художник дзэнбуддизма.

Что Чехов начал. Он первый не побоялся подойти к абсурду, не скрывая, а раскрывая его.

* * *

Книга очень хорошая[90], чрезвычайно последовательная и очень строгая логически.

Но она раскрывает <показывает> единство и осмысленность у Ч<ехова>, а у него не так все едино и осмыслено. <Шкл<овский> то же.>[91]

Нужно бы сделать некоторые оговорки. <Я, мол, понимаю, но> соблюдаю правила игры, если хочу играть дальше, а то получится драка, как это часто бывает в игре.

Но в конце все же вернулся к своей регулятивной идее.

Но какой-то догматизм необходим для изложения.

<О Брюсове – см. Дн<евник>[92]

Показать истоки – это было бы очень полезно. Наверное, в рус<ской> л<итерату>ре было что-то ему близкое – Гоголь в плане безбоязненного смешения высокого и низкого.

<Я: Это у Гоголя он воспринял тоже через юм<ористические> ж<урна>лы – они многое у Гоголя взяли на воор<ужени>е.>

Это я попр<обовал> сделать в «Мире Чехова». Мне вообще везло – прогр<аммы> начерчивали В. В.<Виноградов>, Шкл<овский> и Бахтин.

* * *

В плане личности великий Чехов близок к своему обычному читателю. Он обычный интеллигент. Сколько боролись с собой Толстой, Гоголь – о Гоголе я уж не говорю – жизнь Г<оголя> это мистерия!

Чехов похож на Флобера. Прямого влияния, конечно, не было.

Леон Додэ (внук знаменитого) то ругал Флобера, то хвалил. Кончил тем, что объявил: «шедевр из папье-маше». Но все же шедевр. Чехов – это тоже шедевр из папье-маше.

Чехов – очень большая загадка. Но ваша книга помогает в решении этой загадки.

* * *

Странно, что не отмечают пророчества Чехова. Бродяга в «Вишневом саде», к<ото>рый декламирует «Брат мой, страдающий брат…», «Выдь на Волгу, чей стон…».

Ему не червонец надо подарить, а тысячу – он предугадал всю сущность нашего л<итературо>ведения и критики, со времен Белинского. Только это оно видит в л<итерату>ре и извращает писателей, в Пушкине отыскивая тоже это. <Прогресс<истские> идеи>

* * *

– Почему у вас нет «Черного монаха»? В указателе даже не упоминается.

<Я: – Я его еще не понял.>

– Он стоит вне творчества Чехова. Там совсем другой тон. Там другой психологич<еский> характер. Обывателя нет! Фантастика вдруг.

<Я: – <тогда я думал так> И утверждение идеи, чего почти не бывает у Чехова. Пока страстно следовал идее величия, был человеком, а перестал – стал обывателем.

<– Да. И в этом трагизм.>

<Про идею свечи с двух концов>

* * *

– Вы правильно считаете <пишете>, что «Степь» – ничего общего с предыдущим творчеством. Если бы пошел от «Степи» – был бы другой Чехов. Но он вернулся на прежний путь. Не остался на линии «Степи», а от Чехонте <в дальнейшее творчество> ввел обывателя.

«Степь» и «Детство» Толстого – какая разница!

От «Степи» скатился, но постоянно поднимался на прежние высоты.

«Степь» – это не из жеваной бумаги сделано.

Идея природы и человека была в л<итерату>ре (Рёскин) – и более глубоко рассматривалась природа в человеке. А он переносит в газетно-журнальный план – вроде охраны Байкала. А на этом уровне нет выхода. Нужно подняться на другой уровень мысли. Метафизическая природа атомной бомбы – есть сферы, куда человеку нельзя было вмешиваться.

* * *

Письмо брату Николаю об этике – это пошлость.

* * *

Не помню, к чему:

Анекдот: Кондуктор: – Курить нельзя – вот объявление.

– А я плевать хотел!

– Плевать тоже нельзя: вот объявление.

Кондуктор мыслит только в рамках этих объявлений и выйти за них не может.

* * *

– Что Чехов хотел всем этим <отсутствием иерархии> сказать? За этим есть, стоит что-то более глубокое.