Сборник памяти - [34]

3 мая. Поправляя одно слово в концовке романа, ее перечел.

Расстроился.

<…> От некоторых стихов, романсов, прозы мне хотелось плакать. И вот уже не один читатель говорит, что плакал(а), читая последнюю главу моего романа. «И все они умерли». Неуж и мне удалось?..

18 июля. С Марленом Коралловым по телефону; записывал: говорил про роман.

– Я поразился! Я вас никак не связывал с этим пластом жизни. Ученый, талантливый, но с этим пластом…

– Ссыльно-каторжным?

– Да!

– Ну, я очень сбоку…

– Но выбрали вы именно этот пласт! Значит, он в вас лег как главный! Как точка отсчета в оценке всего. И я с вами во всем солидарен. Что меня больше всего поразило – блистательная память, количество бытовых деталей, тонкостей. Из писателей одни могут накидать подробностей, другие дать обобщения. С моей точки зрения высшее достижение – соединение того и другого, и оно у вас есть.

Еще одна психологическая черта, располагающая в вашу пользу. Я недавно прочел книгу Генц о Лиле Брик (она работает с архивом Катаняна). И у меня – сразу враждебность: Лиля и ее круг упоены своей исторической значительностью, у них – кровное пренебрежение к быдлу, коим они считают остальных и среди которых я полжизни вращался. И вас я прочитал после этой книги. И прочел про тот народ, который они презирали.

Где я сидел? Под Карагандой, Песчанлаг, лагпункт Майкадук. Долинка, которую вы в романе упоминаете, – курортное местечко – это с/х лагерь… Меня туда перевели, и туда ко мне приехал Белинков, после 8 лет получивший четвертак, как и я.

2003

5 января. С Юликом Крелиным, которому недавно сделали операцию по поводу рака прямой кишки и почки, поговорили об Эйдельмане, литературе, о смерти.

– Я раньше смерти боялся. Как это: меня не будет, и я ничего не буду знать, что происходит.

– Я раньше тоже огорчался, но потом понял, что ничего хорошего не будет, станет только хуже.

– Это тоже интересно. А я прочел у Сенеки, что о смерти надо чаще думать, тогда она не так будет страшна. Я стал – оказалось: верно.

– Привыкаешь?

– Видимо. Не знаю. Но – верно.

Поговорили о том, как не хватает Эйдельмана. <…>

28 января. Л. уехала к своим бедным подшефным туберкулезным детям в Горно-Алтайск; пошел на вручение премий «Триумфа» один. <…> Битов <…> – Читаю с запозданием твой роман, нравится. Плуг поставлен под нужным углом. <…>

10 апреля. Звонили из «Олмы-пресс». За 1-й тираж мне ничего не причитается, более того – я им еще и должен и буду покрывать этот долг из второго издания, буде оно состоится!

Срочно (за два дня) дописываю свой доклад «Вторая реплика» для Ялты. Завтра отъезд.

13 апреля, Ялта. Дом актера. <…>

Утром – море в 50 метрах под окном! Солнце. Всю ночь оно под окном же шумело.

<…> Надо сдаваться![52] Забыл плавки – то, что всегда клал в чемодан в первую очередь!.. Это, впрочем, не помешало славно поплавать в море. Вода чистая, пляж пустынен, солнце; на пляже пили мускатель.

Люди делятся на две категории: одни хотят жить здесь и сейчас, с максимальным телесным и душевным комфортом; другие – в памяти потомков, своих книгах, стихах, мелодиях, и ради этого готовы на любые лишения здесь и сейчас.

14 апреля. С утра почему-то вспомнился Борис Балтер. Умер больше 30 лет назад, а мог бы жить до сих пор. <…>

XXIV Чеховские чтения, Чеховский музей. <…>

16 апреля. Доклады почти все – полный бред. Не выдержу – сочиню очередную пародию. <…>

7 мая. Вчера прилетел в Кёльн. <…>

10 мая. <…> При каждой сложности (= неприятности) жизни (например, сейчас в Кёльне: содрали много за квартиру, сложно утрясал несостоявшуюся поездку в Париж и пр.) убеждаюсь, к ней (жизни) я не приспособлен, хотя, видимо, недурно много лет притворялся, и все считали, что у меня все в порядке. Не в порядке. Каждая чепуха стоит огромного нервного напряжения, последующего самоедства, что сделал все неправильно – а в этом состоянии не могу работать. А когда удается это не разгрести (этого почти не бывает), а отодвинуть, забыть (и загнать этим в тупик), то работаю несколько дней прекрасно, в последнее время таким образом написал статью (недурную, кажется) в Festschrif Вольфу Шмиду, полуторалистную статью о «Коньке-Гобунке». Таким же образом написал роман – но это была исключительная ситуация: Корея, никто ни с чем ко мне не лез, не было быта, никаких взаимоотношений ни с кем.

<…> «Dienstag, 13 Mai 2003 11:56 <…> <Мое стих-е, посланное по e-mail>[53]

К <…>

Я приснился себе медведем, теперь мне трудно ходить.

Г. Адамович

Я все жилы тянул, надрывался

Человеком когда-нибудь стать:

Разучился лапу сосать,

Научился читать и писать.

Но, похоже, медведем остался.

Приучился носить костюм,

Шаркать лапой, убравши когти,

Перестал даже быть тугодум,

В заграницы езжу в гости.

По утрам я уже не рычу,

Косолапя противовольно;

Если гладить меня – молчу

Или тихо урчу довольно.

И почти привык к людям,

Правда, что-то их слишком много.

Но уж тут виноват я сам,

Что покинул лес и берлогу.

17 мая. <…> Покойный палеоботаник Сергей Викторович Мейен, про которого говорят, что его имя будет стоять рядом с именами Четверикова, Любищева, Вавилова, на вопрос, как отделить бесплодный шовинизм от естественного желания сохранить своеобразие, охранить культуру от безнациональных идей современности, сказал: «Индикатором должно служить отношение не к своей, а к чужой культуре: если «патриот» хоть чем-то принижает чужое, значит он ратует не за своеобразие, не за разнообразие культур, а за свое господство – значит, «возрождение» он видит в подавлении» (Вопр. ист. науки и техн., 1987, № 3. С. 171)».