Сборник памяти - [128]

Спустя примерно год мы говорили с ним о Чехове, и по какой-то ассоциации он вспомнил мой доклад в Таганроге на конференции «Молодой Чехов», о котором во время конференции, к моему огорчению, не сказал мне ни слова. Доклад был о немыслимой зрелости молодого Чехова, написавшего в 29 лет «Скучную историю», которая для меня никогда не была историей об отсутствии у героя «общей идеи» (о каком отсутствии ее можно говорить, когда речь идет об ученом, живущем стремлением к научной истине?). Для меня это история о вдруг настигающем человека старении, об угасании жизненных сил и горьком мужестве осознанного переживания своего приближения к смерти. Для меня остается непостижимым, как молодой писатель мог изнутри понять это переживание, не зная его лично, не имея тогда даже, кажется, реального примера рядом с собой, допустив только одну ошибку, выдававшую его молодость, – сведе́ние у героя всей мучительности этого переживания к отсутствию у него «общей идеи». Саша тогда сказал, что никогда так прежде не думал о «Скучной истории», но, может быть, я права. «И тем страшнее», – почему-то добавил он и перевел разговор на что-то другое. А я еще раз подумала тогда, не стали ли уже подобные переживания его переживаниями.

И на панихиде в день похорон, и на сороковом дне, и на вечере памяти Саши через месяц в музее Чехова, и в мемориях семьдесят пятой книги «НЛО» почти все вспоминали Сашу веселым, жизнерадостным, никогда не болевшим, полным беззаботного жизнелюбия и какой-то редкостной самодостаточности. Я тоже знала его таким, знала долго – мы ведь были знакомы больше сорока лет. Как и другие, очень долго думала о Саше только так. И сам Саша так думал о себе и каким-то образом программировал в окружающих такое восприятие себя. Но вот почему-то сейчас я гораздо чаще вспоминаю его другим. Вспоминаю и думаю, как же на самом деле мы плохо знаем друг друга, как, занятые собой, избегаем замечать, что происходит с другим. Я не раз в последние два-три года его жизни видела в его глазах не свойственную ему прежде усталость от жизни – жизни, которую он так жадно любил. Иногда было видно, что он плохо себя чувствует, но не хочет этого замечать, что его словно что-то точит изнутри. Возникало на мгновение тревожное чувство. Но спрашивать об этом не принято и, оберегая личное пространство – чье? – мы, в сущности, деликатно позволяли себе быть равнодушными. Помню, как на конференции в Мелихове в 2004 году он так и не собрался выкупаться в узенькой и мелкой Лопасне, где плыть можно было только посредине – по течению или против. Встречая меня на завтраке после этого сомнительного заплыва и интересуясь, какая вода, он тем не менее сам не купался. Чтобы Саша не использовал любую возможность поплавать… Одно это – и его неопределенное «да как-то лень» – было необычным, непривычным. Но все мы проскочили тогда мимо этого…

За поминальным столом Мариэтта прочитала стихотворение Саши из его записной книжки «Когда я умру». Оно было написано в марте 2005 года. То есть за полгода до смерти. Шутливое вроде бы, но и полное неожиданно прочувствованной обреченности. Просьба, когда он умрет (но почему, собственно, он должен был умереть? Что он чувствовал тогда, в марте, когда писал это?), не говорить о его книгах, а вспомнить, как он любил плавать. Я не запомнила тогда в точности, о чем еще он просил вспомнить. Кажется, о том, как любил и умел все делать своими руками.

О книгах как раз говорили больше всего. Мемории о Саше в семьдесят пятом номере НЛО – в основном, о книгах. На вечере памяти сначала в Чеховском музее, где он начинающим ученым сорок с лишним лет назад выступил с первыми своими докладами о Чехове, а потом на вечере в ИМЛИ, говорили о них же. И первое, о чем стали думать мы все после его смерти, – это о том, что нужно было бы переиздать его книги, давно ставшие раритетами.

Да и как иначе? А. П. Чудаков – один из самых крупных наших филологов-современников – значителен именно своими книгами, в них он, прежде всего, и будет жить. Каждая страница тут важнее случайных мемуарных штрихов. Точнее, сами книги будут жить своей жизнью, вдумчиво прочитанные, надо думать, новыми поколениями, и внимательно перечитанные и заново осмысленные нами. Они еще дадут немало импульсов и толчков и к новым поворотам в чеховедении, и к новым методологиям. Конечно, про заплывы эти книги не расскажут, и все эти мелочи, составлявшие ту живую жизнь, в которой эти книги были написаны, уйдут постепенно в песок. Уйдут вместе с нами, которые тоже уйдут. Но ведь определяли же они что-то в жизни и личности Саши. Как человек живет, так он и мыслит, так и пишет.

А о Сашиных заплывах у тех, кто ездил с ним на чеховские конференции, сохранилось не одно воспоминание.

Через год после смерти Саши, в Гурзуфе, поездкой куда кончаются все ежегодные ялтинские Чеховские чтения, я долго стояла одна у парапета и смотрела на море – это было то самое место, где несколько лет назад Саша, чтобы не нарушать традицию, решил поплавать, хотя было холодно и довольно сильно штормило. С ним в ледяную воду полезли, но быстро вылезли назад В. Б. Катаев и молодой наш коллега Руслан Ахметшин. А Саша стремительно поплыл вперед. И, глядя на то, как его бросает в стороны (а там – скалы), я вдруг по-настоящему испугалась. На мой крик: «Саша, вернитесь!» – он не отреагировал, просто не услышал, и тогда я засвистела в спортивный свисток, который оказался у меня в кармане куртки – раз, второй, третий. Никто не понял, откуда свист. Но все встрепенулись. А Саша вдруг резко повернул назад. Через несколько минут он был уже у берега, встреченный воплями облегчения наших дам. Когда он вылез, я призналась, что свистела я, и назидательно произнесла что-то насчет того, что вот снова спасла его для чеховедения (у нас была с ним такая постоянная шутка, что это теперь моя планида – беспокоиться за него мне завещано Н. И. Гитович, очень любившей Сашу), а он сказал, что, услышав свисток, был уверен, что это милиция, с которой – как знал по опыту советской жизни – лучше не связываться. Осталась от того пребывания в Гурзуфе фотография – Саша в плавках, тельняшке, с полотенцем в руках, и мы по обе стороны от него в теплых куртках.