Сборник - [10]

Двадцать Четыре Часа В Дороге

В темноте я нащупываю коробку и зажигаю спичку. Внутренние часы не обманули меня – без восьми пять. Встаю, включаю свет, умываюсь, одеваюсь. Для завтрака с вечера приготовлены бутылка фруктовой воды и пачка печенья. Сегодня у меня большой день, предстоит проехать автобусом до Куйбышева, а оттуда поездом в Горький, куда я попаду поздно вечером. Автобусный билет из Тольятти у меня на первый рейс, иначе не успеть к скорому поезду.

Надеваю шапку, шарф, пальто, со своим небольшим чемоданом выхожу в коридор, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить спящих в другой комнате соседей по ведомственной гостиничной квартире. Защелкивается дверь – и я уже в дороге. На улице пустынно, до автобусной станции нужно идти пешком по ледяным кочкам, которые вчера вечером были кашей из талого снега. Холодный и пронзительно свежий воздух раннего марта. Окраина молодого города, выросшего возле нескольких промышленных великанов. За автобусной станцией вплотную чернеет строй сосен.

Плавно подходит тёмновишнёвый "Икарус", и я спешу устроиться на своём драгоценном месте – переднее сиденье у двери, передо мной огромное стекло, за которым развернётся начало моего путешествия. Что поделаешь, никак не иссякает любопытство, до сих пор жадно тянусь ко всем окнам и иллюминаторам, даже в самолётах на огромной высоте боюсь пропустить что-либо из облачных чудес или туманных картин далёкой земли.

…Дверь заполненного автобуса захлопнулась, погас свет, отчего, как в кинотеатре, засветились экраны окон, автобус стал медленно выворачивать на шоссе.

И вот уже ровно шумит мотор, слева набегают освещенные фарами сосны, а справа – чёрная пустота, за которой скрывается берег Волги. Блестят красные и зелёные лампочки на пульте у водителя, слегка подсвечен его неподвижный силуэт. Меня обволакивает непредвиденная и неодолимая дрёма, и я погружаюсь в теплоту и темноту. Просыпаюсь только на короткое время, почувствовав остановку, и, по выступающим из темноты зданиям, угадываю аэропорт Курумоч, находящийся на середине дороги. Затем просыпаюсь окончательно, когда автобус уже въезжает в город, и в рассветной серости чередуются однообразные многоэтажки промышленной Безымянки.

Я не люблю этот город. Что-то в нём не так. Его не может украсить ни просторная набережная, ни пустынная река, за которой тянется унылая и безликая равнина, ни несколько центральных бывших купеческих улиц, соседствующих с казёной парадной площадью, на которой всё, как положено: пара здоровенных зданий в стиле конструктивизма и громадный многофигурный памятник в честь героических революционных событий. Может быть, на меня давит угадывающееся за всем этим море деревянных одноэтажных домишек, составляющих большую часть города, а за ними – беспорядочно разбросанные окраинные многоэтажные массивы при заводах… Не знаю почему, но единственное здесь приятное мне место – прямоугольный скверик в конце главной улицы, окружённый со всех сторон невысокими старыми домами. Я и был там за всю жизнь не более трёх раз, с болшими перерывами, и каждый раз с удивлением обнаруживал, что это совершенно забытое место до сих пор существует и – что самое удивительное – существовало всё это время не только в непосещаемых закоулках моей памяти, а в самой настоящей действительности, и жило своей нормальной жизнью отдельно и независимо от меня все эти годы…

Автобус остановился на привокзальной площади, где меня ждала первая новость: вместо бывшего здесь базара посреди площади громоздился стеклянный куб нового универмага. Спрыгнув на раскисший снег нерасчищенного тротуара, я поспешил к вокзальным кассам, и здесь, у обшарпанной и обтёртой кассовой бойницы, меня ждала вторая новость – вопреки ожиданиям и прошлому опыту билетов на скорый горьковский поезд не было.

– Скажите, пожалуйста, может быть еще будет броня перед самым отходом?

– Нет, брони уже никакой нету.

– И ничего, даже бесплацкартных?

– Я же ясно говорю, никаких билетов нет. Раньше надо было покупать.

– Так я здесь проездом, в командировке, с автозавода.

– Почему же предварительно не заказывали? Там принимают заказы заранее.

– Так вот срочно понадобилось выехать… Может быть, найдётся всё-таки что-нибудь?

– Да нет же, ничего нету.

– А чем ещё я могу добраться?

– Можете только взять на пассажирский московский поезд в общий вагон и ночью делать пересадку в Разувайской. Там легко сесть на поезд.

– Только в общий вагон? Ну что ж давайте…

Расстроенный, я снова вышел на площадь. Полностью наступивший день не добавил ни яркого света, ни прелести окружающему. До отхода поезда было ещё много времени, надо было где-то поесть, тем более что моё пребывание в дороге затягивалось.

Здесь же на площади я нашёл так называемое кафе, где, стоя в пальто, съел дрянную котлету с вермишелью и запил чуть тёплым кофе. Времени всё равно оставалось много, я сдал чемодан в камеру хранения и без всякой цели направился к универмагу, скорее всего – чтобы укрыться от зябкой сырости. Проходя мимо витрин, остановился взглядом на лице молодого парня, вернее, привлекла внимание оправа его очков. Потом оглянулся ещё раз и подумал, что эта интеллигентная оправа не соответствует остальному его облику: ушанка со спущенными ушами, чёрный ватник и грубые кирзовые споги. Я завернул за угол витрины и остановился, продолжая, движимый непонятным чувством, наблюдать сквозь два витринных стекла, следить за парнем, который попрежнему стоял спиной к витрине. Потом, убедившись, что поблизости никого нет, он наклонился и вынул из стоящей рядом урны недоеденный пирожок – такие жареные пирожки с мясоподобным фаршем продавались здесь на площади. Оторвав и выбросив надкушенную часть пирожка – я обратил внимание на его длинные пальцы – он принялся доедать остальное, не подозревая, что за ним наблюдают. А я не мог смотреть и не мог уйти. Но длилось это недолго, и затем парень тоже обогнул угол и прошёл мимо меня ко входу в универмаг. У меня потемнело в глазах: для чего голодный человек без единой копейки может туда идти?!