Сборник исторических миниатюр - [23]

…Вкратце задача была проста и ужасна — начать атомную войну. Но о нашем истинном назначении даже в моей «армии» знали только единицы.

— Где и как вы готовили эту войну?

— Я имел примитивные понятия о странном мире нейтронов, протонов и радиации. Ученые, как могли, популярно доводили до нас общие сведения.

…Перед группой‑509 стоял ряд практических проблем. Как донести до цели бомбу? С какой высоты бросать? С какой скоростью? При каких метеоусловиях? Как самим ускользнуть от взрывной волны и радиации? Над этим мы работали 11 месяцев, до июля 1945 года. «Момент истины» был назначен на август, без обозначения конкретной даты.

— Каким вам запомнился день 6‑го августа?

— Накануне у меня был приятный момент. По летной традиции, командир судна вправе дать самолету имя по своему выбору. Я остановился на «Энола Гэй», имени моей матери. Она потом до самой смерти гордилась выпавшей ей честью.

— Кстати, почему выбран именно этот город?

— Вообще–то в «черном списке» было пять городов. «Приоритеты» определялись военной значимостью объектов и метеоусловиями. Мы не имели права на ошибку и в случае плохой видимости должны были лететь на запасную цель, либо возвращаться с бомбой на базу.

— Какой вам запомнилась сцена атомного взрыва?

— Никакой. Это потом в фильмах стали показывать, как мы рассматриваем клубы атомного гриба. На самом деле, его видел только один член экипажа, стрелок–радист Боб Карон, сидевший в хвостовой части самолета. Он сделал несколько снимков любительской камерой. Профессиональные получены с двух самолетов сопровождения, на которых летели фотографы, операторы и ученые.

В 9:15 наш самолет стал на 4,5 тонны легче. «Малыш» устремился вниз и через 43 секунды взорвался на высоте 600 метров над городом. Теперь нашей главной задачей стало спастись самим и удрать от взрывной волны. Этого нам не мог гарантировать даже Оппенгеймер. В какой–то момент машину словно огрели огромным хлыстом. Нас стало трясти как грушу, но самолет выдержал, вторая волна оказалась уже слабее.

Я взял микрофон и объявил: «Друзья! Мы совершили первую в истории атомную бомбардировку». Уже потом кинематографисты припишут мне фразу: «Боже, что мы натворили!»

— Хорошо, не было слов, но что на душе? Все–таки 80 тысяч погибших в один момент…

— Понимаете, для каждого рода войск война смотрится по–разному. Летчики–бомбардировщики практически не видят «результатов» своей работы и потому относятся к ней по большей части без конкретных эмоций. Что–то там произошло, но что, не разглядишь. И потом, цифра 80 тысяч весьма условная. Никто точно не знает, больше она или меньше.

— Но в любом случае, в Хиросиме главными жертвами оказались не военные, а мирное население…

— Давайте рассуждать так. Решение о применении атомного оружия принималось не Тиббетсом, а главным политическим руководством страны. В 1945 году я был на приеме у президента Трумэна. Мне запомнились его слова: «Никогда не испытывайте чувства вины. Это мое решение. Вы солдат и у вас не было выбора». Я не хочу прикрываться высокими авторитетами, но думаю точно так же.

Решение о бомбардировках японских городов ни для кого не было простым. Но речь шла о том, продолжать войну еще минимум год с привлечением 2‑миллионой армии или закончить ее быстрее? Во сколько жизней обошелся бы этот год, равно нам и японцам? Кстати, и какой материальной ценой? «Манхэттенский проект» (создание бомбы) обошелся стране в два миллиарда долларов, каждый месяц войны стоил семь миллиардов. Не забывайте еще и о факторе Пёрл — Харбора (с нападения японцев на порт Перл — Харбор началась война между США Японией). Американская нация жаждала достойной сатисфакции.

— А почему все–таки бомбили только японцев? Немцы тоже были врагами Соединенных Штатов.

— США просто не успели. У нас были две группы: азиатская и европейская. Берлину повезло, что он во время капитулировал.

— Какой был смысл после Хиросимы бомбить Нагасаки?

— Политический и вполне оправданный. Японское руководство считало, что у нас только одна бомба — «для шантажа» и отказалось от капитуляции. Вторая бомба оказалась «убедительной».

— Как к вам сейчас персонально относятся японцы?

— Не удивляйтесь, после войны я много раз бывал в этой стране и как раз именно там я находил больше понимания, чем где–либо. Но любить им меня, конечно, не за что, да и никто на этом не настаивает.

— Существует много сплетен и слухов об «атомном проклятии» над экипажем «Энола Гэй». Кто–то сошел с ума, кто–то ушел в монастырь, кто–то покончил жизнь самоубийством…

— Не больше, чем мифы. Единственное, чего мы реально опасались — бесплодия от радиации. Угроза нешуточная для молодых мужчин. Мне в то время было всего тридцать. Утешал себя тем, что у меня уже двое сыновей. Но угроза оказалась не такой страшной. Почти все мои парни женились, имели детей и внуков. Я сам во второй раз женился в 51 год. Личные судьбы у всех сложились с разной степенью успеха. После войны многие из нас выступали с платными лекциями или создавали благотворительные фонды в помощь пострадавшим от атомных бомбардировок…»

Финал в пафосных тонах

3 июля 1949 года бомбардировщик «Энола Гей», уничтоживший Хиросиму, стал экспонатом Национального музея Авиации и Космонавтики США. Там он пребывает и поныне, невзирая на словесные баталии по поводу оправданности атомных бомбардировок. Нам же (приверженцам абсолютно любой пропаганды) остается одно — надеяться, что других примеров использования атомного оружия больше не последует. И никто, и никогда не назовет орудие массового убийства ни чьим именем.