Сборник "Исторические романы". Компиляция. кн.1-6 - [37]

Царский духовник шепнул что-то Бельскому. Тот кивнул головой и, неслышно ступая, тихо подошел к ложу Ивана Васильевича.

Грозный, казалось, не заметил его.

— Царь! — тихо промолвил Богдан Яковлевич.

Царь не шевельнулся.

— Царь! — повторил он громче.

Грозный вздрогнул и обернулся. На его лице выразилась непривычная нежность.

— Иванушка! Сын милый! Вот и ты, тебя я ждал.

— Царь! — в смущении пробормотал боярин.

Грозный в ужасе откинулся на подушку.

— Это не Иван! Кто ты? Кто? — крикнул он неистово.

— Я — Бельский, Богдан, слуга твой верный.

— Ах, это — ты, Богдашка! Я тебя не узнал, мне показалось… Стар становлюсь, глаза плоше стали… Послушай, где Ваня?

— Он умер… Что поделаешь! Божья воля.

— Умер? Да… Как же я его видел? — бормотал царь и вдруг сурово спросил: — Тебе что?

— Исцеленье царь от Господа приходит…

— Ну?

— Может, тебе бы полегчало, если б ты причастился Святых Тайн.

— Так! Стало быть, по-твоему, я помираю? Чего ты меня хоронишь, крамольник? Надоел я вам, боярам?

— Вон! Все вон! — прохрипел Грозный.

Бояре, толкаясь, бросились к дверям.

Еще не успели все выйти, как Борис Годунов доложил:

— Царь! Царевна Ирина Федоровна пожаловала проведать тебя. Прикажешь войти ей?

— Ириша пришла? Зови, зови ее! — ласково сказал Иван Васильевич.

Царевна Ирина Федоровна, сестра Бориса Годунова, жена царевича Федора, была красивая молодая женщина. Годуновская порода сказывалась в ней в больших черных глазах, в высоком росте, в стройности и крепости телосложения. Она вошла в царскую опочивальню со слезами на глазах.

— Царь, батюшка мой! Что это ты разнедужился, родной? — с волнением проговорила она, опустившись на колени перед постелью свекра.

— По грехам моим Бог мне немочь послал.

— Легче ль тебе, родимый?

— Легче, легче, Ириша. Так было плохо малость недавно, а только теперь все прошло. Денька через три встану совсем.

— Дай Бог. А я уж так печалюсь, так печалюсь! Все Богу молюсь, чтоб тебе полегчало.

— Добрая ты моя.

Грозный взял ее руку.

— Батюшка! Руки-то у тебя, что огонь! — воскликнула Ирина.

— Это хворь кидает. Это ничего.

— Я скучала, тебя не видя. Сегодня думала — дай пойду навещу царя моего батюшку.

— Спасибо, спасибо тебе, родная!

Он все крепче сжимал ее руку.

Царевна помолчала. Царь пристально смотрел на нее. Тусклые глаза его оживились.

— Ну, что твой Федор?

— Федор Иоаннович здрав, слава Богу!

— Обидел Бог меня сыном, — тяжело вздохнув, промолвил Грозный.

— Он добрый и Бога любит.

— Был бы и недобр, да поумней, лучше б было!

Царевна смущенно молчала, а царь продолжал:

— Встань-ка, Иринушка!

Царевна поднялась с колен.

— Обними да поцелуй меня! — проговорил царь, но вдруг эта просьба сменилась страдальческим воплем: — Ко мне! Жжет! Душит!

Когда бояре вбежали, Грозный бился в сильнейшем припадке.

XII. У Бориса Федоровича

На другой день после приезда в Москву Степан Степанович и Марк Данилович поехали в объезд по боярам. Прежде всех они посетили Бориса Федоровича Годунова.

— Он, брат, штука! Ему надобно почет оказать, — объяснил племяннику Кречет-Буйтуров.

Время для посещений они выбрали обеденное, полагая, что в эту пору дня верней застанут хозяина дома. Бориса Федоровича, однако, они не застали.

— У государя он. Скоро, полагать надо, прибудет, — сказал им холоп.

Они решили подождать. В ожидании они рассматривали обстановку светлицы, в которой находились.

— Глянь, в поставцах добра-то, добра-то экая сила, — говорил племяннику Степан Степанович.

Но Марк на это не обратил внимание. В убранстве светлицы было много такого, чего не встречалось в других боярских домах. Конечно, здесь, как и везде, была хитро и пестро расписана печь, были лавки по стенам, покрытые дорогими полавошниками, дубовые столы и скамьи, но имелись и вещи, несомненно, заморской работы: точеные кресла из какого-то неизвестного северянам дерева, литое серебряное изображение трехъярусной галеры, золотая башенка тонкой работы; с потолка спускалась на серебряных цепях какая-то диковинная птица с распущенными крыльями, служившая люстрой.

— Выдумщик Борис Федорович, — заметил, улыбаясь, дядюшка, посмотрев на птицу. Его улыбка как будто говорила: «Парень — не дурак, а такими глупостями занимается!»

Ждать им пришлось недолго: не прошло получаса, как Годунов приехал.

— Уж ты прости нас, что мы этак приехали незваные. Сам знаю, что не в пору гость — хуже татарина, да уж очень хотелось мне показать тебе своего племянника, — сказал Степан Степанович, облобызавшись с Борисом Федоровичем.

— И не стыдно прощения просить? В кои-то веки заглянул… Это — племянник твой? Красавец молодец!

И Борис впился в лицо Марка своими черными проницательными глазами. В свою очередь, и молодой человек не спускал с него глаз. Перед ним стоял высокий плечистый стройный богатырь-мужчина во цвете лет — Годунову было в ту пору около тридцати — с несколько бледным, красивым лицом, выразительными глазами и умным высоким лбом.

— Моего брата, Данилы, сын… Чай, помнишь Данилу?

— Чуть помню. Видел раз как-то давно. Я еще тогда невелик был.

— Да уж с той поры, как его в полон забрали, много годов на второй десяток набежит. Вишь, Марк-то теперь какой, а тогда был младенцем махоньким.