Сборник № 14. Этика I [заметки]

1

Читано в академии наук в Берлине 11-го и 18-го декабря 1879 г.

2

Kritik der prakt. Vernunft, § 2 ff., Grundlegung zur Metaphysik der Sitten, 2. Abschn., Band IV, 57 ff. 67 ff. Hartenstein'sche Ausgabe.

3

Т. е потому, что он выводит нас за пределы чувственного явления. Вместо того A. Ray (L. Feuerbach's Philosophie, S. 223) здесь утверждает, что, по Канту, практический разум познает действительное и затем ему, естественно, легко издеваться над этой нелепостью, выдуманной им самим.

4

Kritik der reinen Vernunft, transcendentale Aesthetik, § 1; Transc. Analytik, l. Abth., 1. В., 1. Hptst, 1. Abschnitt, S. 33. 93/2 Originalausgabe.

5

Grundl. z. Metaph. d. S., 2. Abschn., W. W. IV, 63 f.

6

Kritik der prakt. Vern., 1 Th, 1. В., 2. Hptst. Von der Typik der reinen praktischen Urtheilskraft a. a. 0. S. 179.

7

Tugendlehre, Einleitung IV, Bd. V, 210. Hartenst.

8

Ibid., Nr. IX, S. 221 f.

9

Krit. d. prakt. Vern. 1. Th. 1. В. 1. Hptst. § 2. S. 118.

10

См. Vorn. и Abhandl., II, 491, 497 f.

11

На это вполне правильно указывает Тренделенбург в своей ценной статье «Der Widerstreit zwischen Kant und Aristoteles in der Ethik» (Histor. Beitr., III, 175 ff). См. стр. 191: «Если бы Кант избрал своим принципом, вместо формально общего, человечески общее, идею человеческого существа, чего, очевидно, добивается Аристотель, то он нашел бы закон этого существа там, где мышление, которое есть мышление только через общее, определяет или изучает ощущения и желания, и та пропасть (между обязанностью и склонностью) была бы с самого начала избегнута».

12

То, что Аристотель (Eth. N. X. 8. 1178 b. 8 и след.) говорит в этом отношении о богах, находит применение и к данному вопросу; см. сказанное выше.

13

За более подробным изложением того, что здесь лишь намечено в кратких чертах, отсылаем читателя к статье нашей «Über Begriff und Begründung der sittlichen Gesetze, Vortrage und Abhandlungen», III. Sammlung.

14

См. известное сочинение Иеринга: Цель в праве.

15

Этот «условный императив» по существу своему отличен от кантовского «гипотетического императива». Последний говорит: если ты хочешь этого, поступай так-то и так-то, – он советует средство для ранее поставленной цели. Наш же «условный императив» предписывает цель при известных фактических условиях и соответствует намерению поступить так-то и так-то в предстоящем случае. С точки зрения кантовских различений этот императив может быть все же категорическим.

16

«Смерть Валленштейна», тр. Шиллера, перев. Чюминой.

17

Например, Sidgwick, Methods of Ethics, 3-е изд., стр. 39.

18

Kant, Tugendlehre, Einleitung, IV.

19

Abhandlungen über das Kantische Moralprinzip und über Begriff und Begründung der sittlichen Gesetze.

20

Kant, Grundl. der. Metaph. der Sitten, стр. 89 (изд. Hartentein'a).

21

Может быть, я вправе сослаться здесь на свою маленькую статью о тщеславии (Kleine Schriften, II, S. 260 ff).

22

Основ. метаф. нрав., стр. 41 – 42 (русск. перев.).

23

Так например, von Jhering, Zweck im Recht II S. 115.

24

В процессе своего развития натуралистический методологический монизм был связан с философским критическим монизмом метода. В принципе же их следует строго различать, так как они абсолютно различны. Я не хотел бы, чтобы их здесь смешивали. И критический методологический монизм стремится устранить различие методов с высшей точки зрения, чем точка зрения натуралистического монизма. Есть ли у него для этого основания, об этом можно спорить. Здесь, однако, не место решать этот спор. Во всяком случае, он исходит при этом из критических соображений, а не ограничивается простым переносом метода в слепо натуралистическом догматизме. И именно поэтому вся духовная жизнь в систематической связи своих воззрений имеет совершенно другое значение, чем то, которое оно имеет для натурализма. В особенности совершенно несравнимы между собою их этические убеждения. Было бы совершенно неосновательной ссылкой со стороны догматизма, если бы он хотел на них опереться для своего отожествления норм и законов природы. Правда, иной раз может показаться, будто и они в понятии общезначимости смешивают понятие закона природы с понятием нормы. Но на самом деле логически общезначимая задача познания отличается от обще обязательно-осуществляющегося правила, которым определяются явления природы, и чисто естественному бытию противопоставляется выше его стоящее долженствование, и поэтому было бы хорошо строго проводить это различие и в терминах, чтобы догматизм не мог провиниться неосновательной ссылкой на них. Таким образом, если мы и должны затронуть эти методологически вопросы, то только для выяснения этического догматизма, но для этики критического монизма метода этого не нужно. Напротив того, мы совершенно согласны с последними и высшими принципами этой этики, хотя и не можем признать своей ее методологии, поэтому нам вовсе не может нравиться помещение ее в эту главу. Все это сказано было только для избежания недоразумений.

25

Сказала бы прямо: как ремесло к науке! Этики вообще это не касалось бы, но себя самое этика успеха охарактеризовала бы удачно. Она еще глубже постигла бы собственную свою сущность, и в виду этого самопознания от нее можно было бы ожидать еще кое-чего.

26

Как мы указывали уже во введении, он служит нам здесь как представитель целого типа, и не потому только, что он возрождает этот своеобразный тип для нашего времени, а потому, что его воззрения, поскольку они стали уже знакомы самым широким кругам, все же ни у кого другого не изложены в столь ясной и общей форме, а также и потому, что самые важные идеи, связанные с этой точкой зрения и оказавшие влияние на современную жизнь, связаны также прежде всего с личным обаянием их представителя.

27

Несмотря на ошибку с точки зрения этической, здесь перед нами все же в высшей степени глубокий взгляд на историю в самом широком смысле. В этом отношении все те, которые говорят об «исторических законах», могут многому еще научиться у индивидуализма, который вполне ясно понимает уже, что «исторические ценности» находятся за пределами общих законов. Но что и он не свободен от противоречий, доказывает полное отсутствие необходимых ограничений в отношении употребляющегося здесь понятия о «поддающемся предвидению» процессе «мира».

28

Что касается самостоятельного значения понятия любви к ближнему, как оно знакомо христианству, то оно остается совершенно непонятым и этим направлением, которое само развилось из натурализма.

29

Насколько абсурден такой прием, легко усмотреть в области теоретической. Мы должны были бы и ложную точку зрения признать ценной, только ради одной ее фактичности, хотя бы и даже именно потому, что ее ложность была бы выяснена, если только не признавать никакой нормативной инстанции, стоящей выше фактов. И мы не имели бы права вносить поправки в фактические ошибки только потому, что они фактичны.

30

Только в биологии относительно этой принципиальной точки зрения не все в общем ясно, несмотря на некоторые тонкие замечания относительно деталей. Здесь не вполне еще осознан по-видимому, лежащий за пределами естествознания момент, который она включает. И именно этим объясняется путаница биологически-определенной этики. Этический догматизм возводит все биологические неясности в принцип, и от этого не свободен в самом важном отношении и индивидуализм. Вместе с догматической оценкой жизни, будь то жизни, как силы, и ради этой силы, как мы это видим у индивидуализма, или ради дорогого среднего уровня жизни, как мы это видим у этического догматизма – в этом отношении обе точки зрения равны – тайно прокрадывается «гнилая телеология», которую Кант охарактеризовал как «смерть всякой натурфилософии». Природа, как таковая, не знает цели, а потому и наука о природе, как таковая, не может знать цели. То, что здесь имеет вполне правильный смысл как эвристически-регулятивный принцип, становится полной бессмыслицей как принцип конститутивный. И именно потому, наконец, естественно-научно определенная наука о нормах есть contradictio in adjecto. Этический догматизм и «аморальный» индивидуализм совершают одну и ту же ошибку и догматически ищут не там, где следует, идеал, который только критически может быть найден в совершенно другой области. В последующем изложении мы покажем это с полной ясностью.

31

Впрочем, это противоречие в практической философии является адекватным аналогом к тому, в которое впадают некоторые теоретические направления, когда они пытаются основываться на том, что уже является трансцендентальным условием эмпирических фактов природы и в них самих проявляется. Правда, и самую норму необходимо как будто рассматривать как факт. Говорят же о фактичности логического основания, о фактичности принципа основания, противоречия и т. д. И сами мы неоднократно говорили, что норма вообще должна быть «дана» с абсолютной логической необходимостью. Этим мы сами как будто применили к норме экзистенциальный принцип и можем говорить о фактичности нормы в такой же мере, как и о были должного.

Но при таком применении понятие факта получает весьма неопределенное освещение. Фактом эмпирически-реальным норму никоим образом признать нельзя, как бытие должного не есть одно и то же, что существование того, что должно было быть. Фактичность нормы заключается не в ее реальном существовании, реальной действительности, а в ее идеальном значении, идеальном влиянии. На этом основании было бы вообще лучше не расширять понятия факта за пределами реального существования и не распространять его на понятие идеального значения, чтобы не сделать содержание понятия слишком неопределенным, совершенно не взирая на то, что норма в психологических фактах достигает реальности, что бытие должного здесь может сделаться действительностью как нечто, что должно было быть. Ибо это расширение понятия необходимо ведет к недоразумению, будто понятие факта употребляется в том же смысле, в каком его употребляет догматизм. Последний употребляет его терминологически правильно, но догматически строит на нем логически-неправильные воззрения.

Здесь же дело идет прежде всего о терминологически-неправильном употреблении понятия, заключающемся в том, что само нормативное выдается за факт. Такое употребление понятия в мыслях сейчас же безмолвно исправляется, и, как факт разума, вполне правильно может быть превращено в основу для критических воззрений. Но это изменение понятия, превращающее факт разума в простой факт, является до известной степени роковым. Является оно роковым гораздо меньше в этическом отношении, где из-за подобных попыток не теряется еще критическая основа: с одной стороны, голый факт в смысле факта природы не делается основой для оценок, а с другой стороны, для этики самый факт всегда есть нечто уже данное. Более роковым оно является в логически-гносеологическом отношении, где факт должен рассматриваться не как нечто данное, а как нечто трансцендентально-обусловленное, и где, вследствие этого, при расширении понятия факта легко смешать трансцендентальную точку зрения с эмпирически генетической.

Первый, правда, чисто терминологический повод к такому смешению дал не кто иной, как сам творец критицизма в своем понятии «факта чистого разума». Это понятие Канта дало повод к чисто классическому заблуждению, в которое впали Шопенгауэр, а за ним и многие другие.

32

Согласно воззрению индивидуализма, автономия должна даже стоять в прямом противоречии к общеобязательному принципу. Само собой разумеется, что индивидуализм может это утверждать только потому, что никогда не проник достаточно глубоко в сущность автономии и потому, что он в общеобязательном принципе всегда предполагает включенным и общеобязательное содержание. Ошибка его заключается в том, что он считает этику вообще тождественной с этическим догматизмом, который впадает в это противоречие и по отношению к которому полемика индивидуализма вполне правильна.

33

Не следует, конечно, упускать из виду, сколь близко иногда индивидуалистический аморализм в лице самого представителя его приближался к индивидуализму критической этики. И не только в том смысле, что и он требует автономии. В этом голом требовании он самого себя не понял, рассматривая автономию не как нечто этически-общеобязательное, а как нечто естественно-произвольное. Нет, мы имеем в виду следующие, противоречащие ему самому слова: «Решающим фактором, устанавливающим здесь оценки, является здесь не дело, а вера, если вернуться к старой религиозной формуле в новом и более глубоком толковании: какое-нибудь глубокое убеждение, которое имеет относительно себя благородная душа, нечто такое, чего ни искать, ни найти, ни потерять, пожалуй, нельзя. – Благородная душа преисполнена благоговения перед самой собой». Смотри выше стр. 146. Этим автор в действительности отказывается от принципа произвольной власти, и абсолютно-ложная и исключительно-индивидуальная автономия произвола природы уступила место истинной автономии, в принципе сверхиндивидуальной, но индивидуальной по содержанию, хотя это и ускользнуло от внимания индивидуализма. Здесь он увяз в тине противоречия и не сумел найти твердой опоры, ибо основа критического разума не была им достигнута.