Саймон и программа Homo sapiens - [33]

Вот и в этом году я получил бесподобный сюрприз. И тебе, Мартин, благих, сука, вестей.

В семь тридцать я спускаюсь вниз, и внутри меня что-то ворочается и сжимается. Свет выключен, но в окна гостиной ярко бьет утреннее солнце, а на елке сияют лампочки. Пять набитых рождественских чулок слишком тяжелы для каминной полки и лежат на диванных подушках. Единственный, кто бодрствует, — Бибер. Я быстренько выгуливаю его по нужде и кормлю завтраком, а потом мы вместе лежим на диване и ждем.

Я знаю, что Блю сейчас в церкви с мамой, дядей и кузенами, как и вчера вечером. За два этих дня он проведет в церкви больше времени, чем я за всю свою жизнь.

Забавно. Я не думал, что каминг-аут будет большой проблемой, но теперь предпочел бы оказаться в церкви, а не дома, где собираюсь осуществить свой план.

К девяти все проснулись: варится кофе, и на завтрак мы едим печенье. Элис и Нора читают что-то в телефонах. Я наливаю кофе себе в чашку и добавляю гору сахара. Мама наблюдает, как я его размешиваю.

— Не знала, что ты пьешь кофе.

Ну вот опять. Она делает это каждый гребаный раз. Они оба. Загоняют меня в рамки, а когда я пытаюсь их раздвинуть — толкают обратно. Как будто мне ни в чем нельзя меняться.

— А я пью.

— Ладно-ладно. — Мама поднимает руки, как бы говоря: «Полегче, приятель». — Все нормально, Сай, просто непривычно. Пытаюсь угнаться за тобой, только и всего.

Если она думает, что моя любовь к кофе — это грандиозная новость, утречко будет охренительным.

Мы идем открывать подарки. Блю рассказывал, что в его семье подарки открывают по очереди и все родственники сидят и наблюдают друг за другом. Откроют несколько — и прерываются пообедать или типа того. Так цивилизованно. У них целый день уходит на то, чтобы развернуть все лежащие под елкой подарки.

Но у Спиров все по-другому. Элис, пробираясь под елку на корточках, начинает передавать мешки и коробки, и все говорят одновременно.

— Чехол для электронной книги? Но у меня нет…

— Вторая коробка, милая.

— О-о, кофе из «Авроры»!

— На другую сторону, кнопыш. В Уэслианском их все носят.

Через двадцать минут кажется, будто в гостиной взорвался магазин подарков. Я сижу на полу, прислонившись к дивану, и наматываю провода своих новых наушников на пальцы. Бибер держит между лап галстук-бабочку, кусает и дергает его. Весь народ так или иначе расселся по комнате.

Очевидно, настал мой момент.

Хотя, если бы момент в самом деле принадлежал мне, всего этого бы не происходило. В смысле, не сейчас. Не сегодня.

— Эй, ребята, я хочу вам кое-что сказать.

Я пытаюсь говорить непринужденно, но голос мой напряжен. Нора смотрит на меня, еле заметно улыбается, и мой желудок делает сальто.

— Что такое? — Мама выпрямляется.

Я не знаю, как люди это делают. Как Блю это сделал. Два слова. Два чертовых слова — и я больше не тот Саймон, которого все знают. Я прикрыл ладонью рот и смотрю прямо перед собой.

С чего я взял, что это будет просто?

— Я знаю, — говорит папа. — Дай угадать. Ты гей. От тебя кто-то залетел. Нет, ты залетел.

— Хватит, пап, — прерывает его Элис.

Я закрываю глаза.

— Я залетел, — произношу я.

— Я так и думал, сынок, — говорит папа. — Ты светишься.

Я смотрю ему в глаза.

— Нет, правда. Я гей.

Два слова.

На секунду все затихают.

И потом мама говорит:

— Милый, это… Ох, это… Спасибо, что рассказал нам.

И потом Элис говорит:

— Вау, малыш. Рада за тебя.

И папа говорит:

— Гей, значит?

И мама говорит:

— Так, давай поговорим об этом. — Ее любимая профессиональная фразочка.

Я смотрю на нее и пожимаю плечами.

— Мы гордимся тобой, — добавляет она.

А затем папа улыбается и говорит:

— Ну, так которая из них это сделала?

— Что сделала?

— Отбила у тебя охоту к женщинам. Та, что с бровями, дурацким макияжем или неправильным прикусом?

— Это ужасно оскорбительно, пап, — говорит Элис.

— А что? Я просто хочу разрядить обстановку. Саймон знает, что мы его любим.

— Твои гетеросексистские комментарии обстановку не разряжают. Наверное, этого я и ожидал. Мама спрашивает о чувствах, папа все сводит к шутке, Элис уходит в политику, а Нора держит язык за зубами. Можно сказать, в предсказуемости есть свой комфорт, а моя семья чертовски предсказуема.

Но я выдохся и чувствую себя несчастным. Думал, мне станет намного легче. Но, как и все случившееся на этой неделе, вышло как-то странно, сумбурно и нереально.

* * *

— Вот так новости, малыш, — говорит Элис, следуя за мной в комнату.

Она закрывает за собой дверь и, скрестив ноги, устраивается на кровати.

— Аргх. — Я падаю лицом в подушки.

— Эй. — Она клонится на бок, пока не оказывается на одном уровне со мной. — Все супер. Нечего киснуть.

Я игнорирую ее.

— Я не уйду, малыш. А то будешь валяться здесь и включишь свой плейлист. Как там его?

— «Великая депрессия», — бормочу я. Там, типа, все песни Эллиотта Смита, Ника Дрейка и The Smiths. Уже поставил в очередь.

— Именно, — говорит она. — «Великая депрессия». Прямо безудержное веселье. Нетушки.

— Зачем ты здесь?

— Затем, что я твоя старшая сестра и нужна тебе.

— Мне нужно побыть одному.

— Ну уж нет. Поговори со мной, малыш! — Элис ложится рядом, втиснувшись между мной и стенкой. — Это же так круто. Мы можем болтать о парнях.