Сатирикон - [8]

Шрифт
Интервал

34. Между тем хозяин, оставив игру, велел и себе подать того же, что ели мы, а нам громогласно дал разрешение, если кто пожелает, выпить медовухи по второму разу, затем грянула музыка, а хор запел, торопливо убирая блюда с закуской. Когда в этой сумятице случайно какое-то из серебряных блюд упало на пол и слуга его было подобрал, Трималхион это заметил и повелел подвергнуть слугу заушению, а блюдо бросить на пол обратно. Тут же появился буфетчик с метлой и вымел серебряную вещь вместе с сором. Потом вошли двое с волосами эфиопов и с крохотными бурдючками в руках, вроде тех слуг, какие обычно опрыскивают арену в амфитеатре, и полили нам вина на руки: о воде не было и помину.

Хвалимый за эту изысканность, хозяин воскликнул: «Марс правду любит! Оттого и велел я каждому из вас отдельный стол поставить; да и от рабов этих противных с их суетней нам не так душно будет». Немедленно затем внесены были стеклянные амфоры, запечатанные гипсом; а на горлышках у них болтались ярлычки с надписью: «Фалернское, опимиевского розлива, столетнее». Мы разбираем ярлычки, а хозяин всплеснул руками и молвил: «Ох-хо-хо! Вино-то, знать, долговечнее бедных людишек! А потому тронули! Сколько пьется, столько и живется! Настоящее опимиевское выставляю; вчерашнее было хуже, хоть гости были почище вас!» Мы принялись пить и старательно подхваливать эту роскошь, а слуга тем временем приносит серебряный скелет, собранный так, что суставы его и позвонки выворачивались в любую сторону. Раз-другой выбросил он этот скелет на стол, так что гибкие его сцепления укладывались то так, то этак, а Трималхион присовокупил:

Ох, и несчастные мы, ничтожные мы человеки,
Будем и мы таковы, когда нас Оркус настигнет,
Ну, а покуда живешь, пей и гуляй, коли так!

35. За одобрением последовало первое блюдо, отнюдь не такое величественное, как ждалось; впрочем, диковинный вид его обратил на себя общее внимание. На совершенно круглом блюде изображены были по окружности двенадцать знаков Зодиака, а над каждым рука кухонного мастера поместила свое, подходящее к нему, кушанье: над Овном — овечий горошек, над Тельцом — кусок телятины, над Близнецами — яички и почки, над Раком — венок, над Львом — африканские смоквы, над Девой — матку свинки, над Весами — ручные весы, на одной чаше которых лежал сырный пирог, а на другой — медовый; над Скорпионом — какую-то морскую рыбку, над Стрельцом — лупоглазую рыбину, над Козерогом — морского рака, над Водолеем — гуся, а над Рыбами — двух красноперок. В середине уложен был медовый сот на куске свежего дерна. Египетский мальчик разносил теплый хлеб в серебряной грелке, а сам гнуснейшим голосом завывал песенку из мима «Ласерпициана». Приунывши несколько, мы потянулись за этими убогими угощеньями. «Прошу обедать, — сказал Трималхион, — и быть при праве».

36. Только он это произнес, как грянет оркестр да как вскочат четверо, подбежали, приплясывая, и сняли с блюда крышку. И вот видим мы под ней, на втором, иначе говоря, блюде, жирную дичину, вымя свиное, а посредине зайца с крыльями, приделанными так, чтобы походить на Пегаса. По углам блюда, видим, стоят четыре Марсия с бурдючками, откуда бежит перченая подливка прямо на рыбок, а те как бы плавают в канавке. Прислуга хлопает в ладоши, мы усердно ей вторим и с веселием накидываемся на эти отборные вещи. Улыбнулся хозяин своему трюку и воскликнул: «Кромсай!» Тотчас явился резник и взмахами в лад с оркестром разрезал кушанье так, как бойцы рубятся на арене под водяной орган. Трималхион все повторял протяжно: «Кромсай, кромсай!» Я уже начал догадываться, что какая-то острота сопряжена с этим столько раз повторенным словом, и, преодолев свою скромность, спросил о том у своего собеседника, что лежал местом выше меня. Тому, видно, эти выдумки были не новость. «Ты погляди, — сказал он, — на малого, что кушанье кромсает: его Кромсаем зовут; выходит, как хозяин скажет „КРОМСАЙ“, так зараз и подзывает и приказывает».

37. Я уже не способен был что-либо вкушать; обратившись к соседу, чтобы узнать возможно больше, я начал издалека, спросив, что это за женщина носится туда-сюда. «А это, — ответил тот, — супруга Трималхионова, Фортунатой зовут. И правда, червонцы ведром мерит! А не так давно знаешь кто была? Не при гении твоем будь сказано — ты бы у ней из рук хлеба не взял. А вот смотри ж ты: ни за что ни про что вон куда залетела — стала у Трималхиона все и вся. Короче, скажи она ему в полдень, что на небе потемки, — поверит! Сам именью своему и счет потерял: сверхбогатей! Зато эта сучища под землей видит. Всюду влезет! Но твердая, трезвая, ума ясного — видишь, сколько золота! Зла, конечно, она на язык, кукушка ночная! Но уж кого полюбит — так полюбит, а не любит — так нет! У самого-то Трималхиона земли — птице не облететь, а казны — видимо-невидимо! Да у его привратника в каморке серебра навалено больше, чем у иного в целом хозяйстве. А челяди у него, челяди! Провалиться мне, коли из них десятая доля хозяина своего знает в лицо! Короче, захочет, так всех этих брандахлыстов в бараний рог скрутит.

38. Ты думаешь, он покупает что-нибудь? Все дома родится: шерсть, хрукты разные, перец; птичьего молока спросишь — подадут. Короче: жиденькая у него шерсть получалась — закупил он баранов в Таренте да в стадо и припустил; а чтобы аттический мед у него дома водился, пчел с Афин привезти велел, к тому ж и здешние, значит, пчелки поправятся от гречанок. Да вот на днях еще писал он, чтобы ему из Индии шампионных семян прислали. Лошачихи у него — все от диких ослов. А вот подушки видишь, так они сплошь багрецом или кошенильной шерстью набиты. Одно слово, блаженный муж! Да и на тех, что с ним вместе вольную получили, ты не очень-то фыркай: тоже не без навару. Хоть вон того возьми, который там с краешку расположился: на сегодня свои восемьсот имеет. А с ничего пошел! Не так давно поленья таскал на шее. Болтают люди — я-то не знаю, слышал только, — будто он шапку Инкуба похитил, а клад-то ему и открылся. Что ж делать, кому бог дал, тому не завидуй. Ушлый, конечно, себе на уме. Днями такое объявление сделал о сдаче квартиры: „Гай Помпей Диоген верхний этаж сдает с июльских календ в связи с приобретением дома“. Да и сосед его, вон на месте вольноотпущенника, неплохо уж приподнимался. Не виню его, конечно. Он уж и мильон видал, да споткнулся, а теперь не знаю, остался ли у него хоть волос не заложенный. Гераклом клянусь, нет в том его вины, лучше его и человека на свете не бывало. Это все отпущенники, злодеи, все они себе, негодяи, прибрали! Ты уж так и знай: всё товарищи, а похилилось дело — дружба врозь. А ведь не худыми какими делами занимался, чтобы так-то его, — похоронным мастером был! За стол, бывало, сядет, что твой царь: кабан в обертке, пирогов всяческих силища! А повара! пекаря! Бывало, вина зазря прольется больше, чем у иного в погребе стоит! Не человек, чудо! А похилились дела — струхнул, как бы кредиторы о прогаре его не пронюхали, да и объявил аукцион таким вот образом: „Юлий Прокул лишние вещи с аукциона продает“».


Еще от автора Петроний Арбитр
Ахилл Татий «Левкиппа и Клитофонт». Лонг «Дафнис и Хлоя». Петроний «Сатирикон». Апулей «Метамофозы, или Золотой осел»

В седьмой том первой серии (Литература Древнего Востока, Античного мира, Средних веков, Возрождения, XVII и XVIII веков) входят признанные образцы античного романа: «Левкиппа и Клитофонт» Ахилла Татия (перевод с древнегреческого В. Чемберджи), «Дафнис и Хлоя» Лонга (перевод с древнегреческого С. Кондратьева), «Сатирикон» Петрония (перевод с латинского Б. Ярхо) и «Метаморфозы» Апулея (перевод с латинского М. Кузмина).Вступительная статья С. Поляковой.Примечания В. Чемберджи, М. Грабарь-Пассек, Б. Ярхо, С. Маркиша.Иллюстрации В.


Рекомендуем почитать
Поучения Силуана

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Историки Греции

В настоящий том «Библиотеки античной литературы» входят избранные произведения греческих историков V в. до н. э., поры расцвета древнегреческой исторической прозы, — Геродота, Фукидида и Ксенофонта. Творчество трех великих историков справедливо считается не только истоком европейской исторической науки, но и одной из высочайших вершин греческой прозы.


История Аполлония, царя Тирского

Роман неизвестного греческого автора «История Аполлония, царя Тирского» (иначе «Повесть об Аполлонии Тирском»), дошедший до нас в латинском переводе, — одно из немногих сохранившихся произведений античной художественной прозы, ориентированных на массового читателя: с занимательным сюжетом, невероятными приключениями, напряженной интригой.В приложении представлены сделанные в IX веке константинопольским патриархом Фотием краткие пересказы двух других образцов этого жанра: романов Ямвлиха «Вавилонская повесть» («Вавилоника») и Антония Диогена «Удивительные приключения по ту сторону Фулы», утерянных в Средние Века.


О почитании Бога Всемогущего

Апология, которую афинский философ Аристид держал пред императором Адрианом (Императору Титу Адриану Антонину, Августу и Пию, Маркиана Аристида, философа из Афин).Перевод сделан А. Покровским с греческой версии Апологии.


Книга античности и Возрождения о временах года и здоровье

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Стихотворения из сб. `Эллинские поэты`

Анакреонт. Род. ок. 570 г. в городе Теосе на малоазийском побережье. Ок. 545 г., когда его родина была захвачена персами, переселился с группой своих соотечественников на южное побережье Фракии. Жил при дворе Поликрата на Самосе и при дворе Гиппарха, сына Писистрата, в Афинах. Дожил до глубокой старости. Его сочинения были изданы александрийским филологом Аристархом, вероятно, в пяти книгах.Фрагменты Анакреонта переведены В.Вересаевым (2, 22, 27, 31, 32, 45, 54, 5658, 63, 65, 66, 69), Я.Голосовкером (49, 74), С.Лурье (33, 46), Л.Меем (3, 14, 24, 35), С.Ошеровым (60, 67), А.Париным (21, 26), Г.Церетели (1, 8, 13, 20, 25, 30), В.Ярхо (4–7, 9-12, 15–19, 23, 28, 29, 34, 36–14, 47, 48, 50–53, 55, 59 61, 62, 64, 68, 70–73, 75–83).