Сатанисты XX века - [206]

В этом году с конца апреля месяца уже не было обычного изобилия цветов и благоуханий. Апрель выдался очень жаркий. Чересчур жаркий по сезону. Обычно перепадающие в это время года дожди совершенно отсутствовали, и молодая зелень начинала уже страдать от жары, чего никогда не замечалось раньше июня или июля.

Ярко-синее небо оставалось безоблачным, а если и покрывалось облаками, то не дождевыми, а какими-то странными зловещими обрывками тёмных грозовых туч, Бог весть откуда явившимися… Иногда среди этих чёрных облаков змеились мелкие зловещие огненные зигзаги, озаряя тёмную глубь небес, бесшумно смыкающуюся над спящей землей…

Грома слышно не было.

«Гроза где-то далеко», — спокойно говорили люди, случайно замечавшие молчаливые молнии, не понимавшие их страшного значения.

А между тем к неестественно усиливающейся жаре присоединялись постепенно всё новые «предостережения». Раза два жители Сен-Пьера ясно почувствовали подземные удары и колебание почвы. Но это ощущение было так слабо и прошло так быстро, что на него никто почти не обратил внимания. Ведь ничто не было разрушено, никто не пострадал… Чего же пугаться?..

Над немногими выражающими беспокойство громко смеялись. Женщин, разбуженных последним толчком и в испуге выскакивающих на улицу в ночных одеждах, подняли на смех, преследуя куплетами и остротами.

О «Лысой горе» никто не думал. Да и не до неё было…

Приближались два «политических события», имеющие, по мнению жалкого и ослеплённого человечества, первостепенную важность: первое мая, день, который революционная социал-демократия, то есть, в сущности, всё то же международное масонство, за которым скрывается всемирное жидовство, решили превратить в «рабочий праздник». И затем 9-е мая, день выборов депутатов в Национальное собрание, и одного сенатора, долженствующих «представлять» колонию и защищать её интересы в Париже…

Гермина сидела на террасе виллы «Маргарита» бледная, похудевшая и осунувшаяся. Она в первый раз после болезни встала с постели и вышла на воздух без посторонней помощи.

Волнение, пережитое молодой женщиной в роковой день, начавшийся осквернением часовни и окончившийся нападением богоборцев на крестный ход, убило будущего ребёнка молодой леди Дженнер. Преждевременные роды были страшно тяжелы для женщины, мечущейся в нервной горячке, сразу надломившей её силы.

Во время последнего припадка Гермины Лео не отходил от её постели. Ужасающие судороги чередовались с полной неподвижностью истощения. Сердцебиение едва чувствовалось, пульс с трудом нащупывался, руки и ноги принимали зловещую окаменелость и неподвижность, молодое лицо покрывалось зеленоватой бледностью. Молодой доктор-квартерон держал в своей руке холодную ручку своей пациентки и лицо его становилось всё тревожнее. Глядя на эту тревогу, ясно читающуюся на умном лице учёного масона, Лео чувствовал, как страшная тяжесть ложилась на его душу, как мучительно сжималось его сердце.

— Неужели нет больше надежды? — прошептал он, не выдерживая тяжёлого молчания.

Доктор Бертран покачал головой:

— Надежда есть, пока есть искра жизни. Но… не скрою, что искра эта может ежесекундно угаснуть.

Лео закрыл лицо руками и тяжело упал в кресло с глухим стоном, в ответ на который скрипнула дверь, пропуская барона Джевида Моора.

Холодные и пронзительные глаза старого масона сразу охватили все подробности печальной картины. Обменявшись быстрым взглядом с молодым врачом, он сделал повелительный знак, повинуясь которому, молодой квартерон осторожно положил руку неподвижной больной на постель и, прикрыв её бледное лицо легким кисейным покрывалом, тихо вышел из комнаты.

Лорд Дженнер ничего не заметил, поглощённый своей печалью. Он очнулся из своего полузабытья только тогда, когда сильная рука дяди тяжело опустилась на его плечо.

— Ах… Это ты, дядя, — равнодушно произнёс он глухим хриплым голосом. — Что тебе надо? Ты видишь, я не способен говорить о чём бы то ни было, пока моя жена в таком виде.

Беспомощное отчаяние жеста, которым Лео указал на больную, по-видимому, совсем не тронуло старого масона. Рука его ещё тяжелей легла на плечо племянника, когда он заговорил твёрдо, уверенно и спокойно.

— Я пришёл, чтобы напомнить тебе то, о чём ты, кажется, начал забывать, — о твоём долге, о твоей клятве… Я знаю, что ты любишь эту… молодую женщину. Но именно поэтому, что ты её любишь, ты должен понять, что легче оплакивать её мертвой, чем расставаться с живой, что в данном случае должно было бы случиться рано или поздно…

Лорд Дженнер, медленно подняв голову, произнёс с безграничным недоумением.

— Расстаться?.. Зачем?.. Она моя жена…

— Но она не леди Дженнер, — резко перебил лорд Моор. — Надеюсь, ты не позабыл этого… Никогда твоя мать, никогда мы не дадим согласия на этот брак…

— Почему? — все так же глухо произнес Лео. — Гермина — еврейка.

— Нет… Твоя возлюбленная жена христианка, и притом по убеждению.

— Откуда ты знаешь? — произнес Лео. — Гермина не могла бы скрыть от меня…

Лорд Моор презрительно пожал плечами.

— Ты совершенно обабился за это время, Лео. Твоя Гермина — маленькая дурочка, как ты её называл, оказалась умней тебя. Она сумела скрыть своё крещение… Ты знаешь, от «нас» ничего не укроется… И я повторяю тебе, что Гермина — верующая католичка, чем и объясняется её появление посреди шайки фанатиков.