«Сашина философия» и другие рассказы - [21]
В одном подъезде с моим укротителем соседствовала красивая студентка Машка. Она обычно нам улыбалась и всегда шутила. Теперь она возвращалась из института и остановилась возле «дрессировщика»:
— Что это там у тебя? — она присела. — Ух ты, лисичка!
Приятель растерялся при ней и не успел предупредить Машку, что зверя стоит опасаться. Она тем временем распутала удавку, приняла лисенка на руки и уселась на нашу скамью. Зверенок притих у нее на руках, успокоился, а она сунула лиса за пазуху и запахнула так, что торчала только усталая черно-рыжая мордочка. Машка гладила зверюгу и рассказывала ему, какой он миленький. Мы с другом поплыли, все смотрели на это лисье преображение. Потом девушка и нам позволила погладить зверушку. Шерсть такая упругая…
* * *
Я бы и не вспомнил того лисенка, если бы однажды, спустя годы, случайно не встретил его укротителя.
Летним вечером пустой троллейбус шуршал по городу. Кондуктор заразительно зевал. На остановке в салон запрыгнул ссутуленный рыжий гражданин. Он забился в уголок на задней площадке и обозрел нас, троих троллейбусных обитателей. Признаться, я не сразу угадал в нем моего школьного приятеля. Желтое лицо заросло щетиной, в руках полупустой вытертый пакет. Но главное — дикий запуганный взгляд.
Линия обесточилась. Троллейбус пискнул, встал и распахнул двери. Я решился подойти:
— Привет, Васёк! Я тебя еле узнал!
— А, это ты… — мне почудилось, что бывший одноклассник оскалился щербатым ртом.
— Сколько лет, — говорю, — вот так встреча! Ну, как живешь? — Я выдал первое, что приходит в голову в таких случаях. Приятель насторожился, оглядел меня и вскинулся:
— Что ты лезешь?! Что вы все ко мне лезете! Идите вы все!
Он просочился мимо меня и юркнул в распахнутую дверь. Больше мы не виделись.
Долго потом гадал, что такое могло приключиться с моим стародавним другом. Не похоже, чтобы он пил и бродяжил. Билет-то он покупал. Денежку извлекал хоть из драного, но все же из кошелька. Должно быть, где-то работает. Семейный — обручальное кольцо там, где и полагается. А сам все равно напоминает своего забитого лисенка, которого укрощают.
Чужую душу сходу не расшифровать… И мне стало ясно лишь одно — не всем рыжим с Машками везет.
Солдатские поминки
Сегодня счастливый день — мы с Семенычем наслаждаемся плодами церковно-армейского сотрудничества. Один добрый командир решил оказать шефскую помощь нашему восстанавливающемуся храму, и с утра на подмогу прибыло полвзвода солдат. Для того чтобы выгребать из храма строительный мусор, не нужна особая квалификация. Мы, признаться, и сами справились бы с этой нехитрой задачей, но Семеныч решил, что «молодежь надо воспитывать» и что «через церковную лопату солдатики получат не меньше благодати, чем через кадило». Я с ним согласился. Воины с лопатами и носилками принялись за церковное самовоспитание. Они ловко управлялись, сновали с мусором между опорами свежевыстроенных лесов. А леса удались на славу — двадцать метров в высоту. Теперь с них можно легко ремонтировать купол.
Семеныч и я подумали осмотреть стены вверху и, пока солдатики работали, мы, как две неуклюжие обезьяны, медленно вскарабкались на самый верх.
Отсюда наши помощники показались трудолюбивыми муравьями, которые зачем-то нарядились по-военному. С опаской ступаем по настилу. Сучья и гвозди цепляются за полы подрясника. Здесь, наверху, все дышит историей. На облупившихся фресках, под слоем свернувшейся краски, видны следы химического карандаша. Это лет сто тому назад художники наносили разметку. Они же, наверное, и вбили в стены мелкие разметочные гвоздики. Все это цело здесь. Нет уже тех живописцев, и дети их, наверное, уже преставились, а добрая память об их труде тут, нетронутая. Там, где раньше стояли оконные рамы, видны гвозди покрупнее, кованые. Кое-где сохранились фрагменты оконных коробок, причудливо собранные из мелких кусочков дерева. Семеныч — опытный столяр — так и не смог определить породу этих древес. Целый век здесь не ступала нога человека. Всюду — историческая слава. Может быть, за эти гвозди Господь поселил в раю праведных ковалей, а за эти бывшие рамы отпустил столярам их прегрешения. Строителей, штукатуров и каменщиков мы с Семенычем тоже помянули. Интересно, подумалось, как они выглядели, как общались друг с дружкой, откуда были родом? Теперь этого уже не узнать. Может быть, потом, на Страшном Суде, с ними увидимся и успокоим любопытство?
Добрые размышления долго бы еще радовали, но здесь, наверху, сохранилась и горькая историческая прослойка. Еще до возведения лесов вид расстрелянных фресок вверху коробил, а теперь, вблизи, это зрелище просто устрашило и меня, и Семеныча. Давно еще он рассказывал, что во время войны немцы не дошли до нашего села пары десятков километров. Для укрепления обороны в селе расквартировались наши родные военные курсанты. Настоятеля к тому времени уже расстреляли, и храм стоял бесхозный. Вот вечерами после занятий курсанты приходили в церковь и на спор — меткие — палили по глазам угодников, что здесь нарисованы. Врага себе представляли. «Святые, вишь ты, им не угодили. Богу, главное, угодили, а им нет». Семеныч вынул из кармана стамеску и принялся выковыривать из иконы старую пулю. Я подобрался к нему поближе и приставил к стене ладонь, чтобы пуля не свалилась на головы наших нынешних трудников-солдат. На лету поймал ее и почувствовал какое-то грязное отвращение. Сразу припомнились Кузнецовские строки про пулю-дуру:
