Сарторис - [8]
Тогда-то на чело Джона Сарториса опустилась зловещая тень обреченности и рока – в тот вечер, когда он сидел в столовой под свечами и, беседуя с сыном, вертел в руке бокал. Железная дорога была уже построена, и в этот день после долгой и жестокой борьбы он был избран в законодательное собрание штата, и печать обреченности легла на его чело и смертная усталость.
«Итак, – сказал он, – завтра Редлоу убьет меня, потому что я буду безоружен. Я устал убивать людей… Передай мне вино, Баярд».
И на следующий день он был мертв, и тогда – словно он только и ждал смерти, чтобы вырваться из нелепой мешанины костей и духа, – освободившись из тенет своей немощной плоти, он мог наконец отлить в прочную форму то, что каким-то образом обрело роковое сходство с его мечтой: словно призрак или некое божество, его могли снова вызвать к жизни тягучие воспоминания безграмотного старика или обугленная трубка, из которой давным-давно выветрился даже терпкий запах сгоревшего табака.
Старый Баярд встрепенулся и, подойдя к комоду, положил на него трубку. Потом он вышел из комнаты, тяжело протопал вниз по лестнице и спустился с заднего крыльца.
Юноша-негр тотчас проснулся, отвязал кобылу и придержал стремя. Старый Баярд вскарабкался в седло, вспомнил наконец про сигару и раскурил ее. Негр открыл ворота во двор, обогнал всадника, открыл вторые ворота и выпустил его в поле. Баярд поехал вперед, сопровождаемый струйкой горького сигарного дыма. Вскоре откуда-то выскочил пятнистый сеттер и пустился вслед за кобылой.
Элнора, стоя босиком на кухонном полу, окунула в ведро швабру и снова шлепнула ею по полу.
2
Саймон держал путь к огромному кирпичному дому, расположенному почти вплотную к улице. На этом участке, окруженный дубами, магнолиями и цветущим кустарником, некогда стоял роскошный старинный особняк в колониальном стиле. Но особняк сгорел, а часть деревьев срубили, чтобы расчистить место для архитектурного чудовища, до такой степени устрашающе импозантного, что оно даже имело величественный вид. Это был памятник бережливости одного жителя холмов, а также усыпальница общественных амбиций женской половины его семейства. Он переехал сюда из небольшого поселка, называемого Французоза Балка, и, по словам мисс Дженни Дю Пре, построил самый красивый дом во Французовой Балке на самом прекрасном участке в Джефферсоне. Жителя холмов хватило всего на два года, в продолжение которых его женщины каждое утро восседали на веранде в кружевных чепцах, а после обеда, разодевшись в пестрые шелка, катались по городу в кабриолете на резиновом ходу; потом житель холмов продал свой дом человеку, который незадолго до того приехал в город, увез своих женщин обратно в деревню и, без сомнения, заставил их снова работать.
Несколько автомобилей, поставленных вдоль тротуара, придавали усадьбе парадный вид, и Саймон с торчащим в зубах окурком сигары подкатил в дому, натянул поводья и вступил в краткую, но выразительную перепалку с негром, сидевшим за рулем автомобиля, который стоял возле самой коновязи.
– Смотри у меня, черномазый, ты сарторисовскому выезду дорогу не загораживай, – закончил свою речь Саймон, когда шофер отвел свой автомобиль и дал ему возможность подъехать к коновязи. – Простому народу можешь дорогу загораживать сколько твоей душеньке угодно, а уж карете полковника или мисс Дженни ты, братец, лучше не мешай. Они этого не потерпят.
Он слез с козел и привязал лошадей. Довольный сделанным выговором и ликуя оттого, что ему удалось настоять на своем, Саймон умолк, а затем, рассматривая автомобиль с любопытством и некоторой долей высокомерия, слегка окрашенного почтительной завистью, завел светскую беседу с шофером. Однако ненадолго, ибо на кухне этого дома у Саймона имелись сестры во Христе, и вскоре он вышел во двор, по усыпанной гравием дорожке обогнул дом и направился к заднему крыльцу. Когда он проходил под окнами, до него донесся шум вечеринки – бесконечное нечленораздельное щебетанье, которому способны неустанно предаваться белые дамы и которое они, очевидно, считают непременным (или неизбежным) атрибутом приятного времяпрепровождения. То обстоятельство, что на вечеринке играли в карты, не показалось Саймону ни парадоксальным, ни странным, ибо время и многолетний богатый опыт приучили его снисходительно относиться к причудам белых, а также дам любого цвета кожи.
Житель холмов построил свой дом так близко к улице, что большая часть прежней лужайки и росших на ней прекрасных старых деревьев оказалась на заднем дворе. Прежде здесь были в беспорядке разбросаны лагерстремии, чубушник, кусты сирени и жасмина, а заборы и деревья оплетала жимолость, но после того как первый дом сгорел, кусты буйно разрослись и превратили запущенный сад в непролазные ароматные джунгли – их облюбовали дрозды и пересмешники, а весенними и летними вечерами здесь допоздна засиживались юноши и девушки, любуясь летающими светлячками и слушая хор козодоев и мелодичные тремоло ушастой совы. Потом житель холмов купил этот участок, разредил сад, чтобы, по деревенскому обычаю, построить свой дом вплотную к улице, расчистил джунгли, побелил известью оставшиеся деревья, а между их призрачными стволами возвел заборы вокруг конюшни, птичника и свинарника. Он прожил здесь недолго и потому не успел узнать о существовании гаражей.
