Сармат. Все романы о легендарном майоре спецназа - [38]

– Говоришь, что в первый раз меня видишь, майор?

– Так точно! – ответил Сарматов и поправил грузного: – Извините, капитан…

Усмехнувшись, человек протянул ему сверток. Сарматов осторожно развернул плотную оберточную бумагу. В руках у него оказались новенькие майорские погоны.

– Не мой род войск! – сказал Сарматов и протянул погоны обратно.

– Был не твой. А теперь твоим будет. Мы тебя забираем к себе, майор.

– Без моего согласия?

– Почему же? Забыл, как ты сам когда-то просился и подписку дал. Поэтому есть у нас такое право. Пока ты выздоравливал в приятном обществе, мы уже оформили твой перевод. На первых порах квартира в Москве не ахти какая, но тебе редко придется в ней ночевать…

– Что я должен буду делать у вас?

– Выполнять спецзадания по защите государственных интересов страны в основном за ее пределами. Кстати, у тебя английский, немецкий, испанский и?..

– И плохой французский. А вы уверены, что я годен для подобной работы?

– Не валяй ваньку, майор! Твой послужной список от рождения твоих дедов и прадедов наши люди под микроскопом изучили. Если ты не пригоден, то тогда кто?

– Ха! – ухмыльнулся Сарматов. – Как же они проглядели, что я внук казачьего есаула, участника Гражданской… с той стороны?

– И полного георгиевского кавалера при этом, – в тон ему подхватил собеседник, – который троих сыновей отдал на Отечественную, а четвертого, отца твоего, значит, – на корейскую. Тебя же, внука своего единственного, в нежном возрасте в Суворовское училище определил.

Грузный замолк и задумчиво сказал, но уже не обращаясь к Сарматову, а будто бы споря с кем-то:

– Шалите, ребята!.. Россия будет Россией, потому что такие есаулы и нижние чины в ней всегда найдутся! – Подняв на Сарматова посуровевшие глаза, он добавил: – Тебе у нас служить придется напрямую ей, родимой. Ну что, продолжать тебя убеждать или хватит уже?

– Не стоит, товарищ генерал-лейтенант! – отчеканил Сарматов.

– Вспомнил, сукин сын! – засмеялся генерал. – Я, грешным делом, стал думать: может, ему и впрямь в сельве память отшибло! Но не забывай, что умение забывать навсегда относится к специфике твоей будущей работы, – сказал он и протянул Сарматову блокнот и ручку. – Пиши фамилии тех, кого хочешь забрать с собой. Тех, у кого дети, лучше не трогай.

Написав в блокнот несколько фамилий, Сарматов возвратил блокнот со словами:

– Четверо… Трое – офицеры, один сержант. Но каждый из них должен решать сам, без принуждения…

– Это я тебе обещаю! – пряча блокнот, сказал генерал и, с любопытством оглядев Сарматова, произнес официальным тоном: – Значит, так, майор, отныне вам придется быть осторожнее в связях… Лучше, чтобы о них мы узнавали от вас.

– Это тоже относится к специфике моей новой работы? – поинтересовался Сарматов.

– Да, – коротко ответил генерал.

– Вы имеете в виду…

– Голова садовая, ты хоть знаешь, кто она?

– Во время переливания крови несколько неудобно выяснять биографию донора.

– И в постели неудобно? – ухмыльнулся грузный.

– В постели тем более, – без тени смущения ответил Сарматов.

– Ладно, все равно завтра все закончится, – устало сказал гость.

– Почему? – мгновенно насторожился Сарматов.

– Потому что завтра вы улетаете в Москву, но она на пассажирском «Боинге», а ты – на транспортном «Иле», улавливаешь разницу?..

– Каждый едет в своем классе?..

– Вот именно, майор, каждый в своем!

* * *

Под вечер со стороны океана снова пришел тропический ливень с грозой. Прибрежные пальмы качались и клонились к земле. Их контуры четко прорисовывались в частых вспышках ярких молний, полосующих небо над океаном, по которому неслись к берегу и с грохотом разбивались о него гигантские черные волны.

Сарматов стоял у окна, не в силах оторваться от разбушевавшейся стихии. Когда его шею обвили горячие, ласковые женские руки, он от неожиданности вздрогнул.

– «Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит…» – вдруг тихо сказала она. – Классики всегда точны, не правда ли, Игорь?

Он отвернулся от окна и, притянув ее к себе, стал покрывать поцелуями ее плечи, шею, лицо. Потом отстранился и пристально посмотрел в ее кажущиеся в сумерках черными глаза – в них отражались полосующие небо молнии.

– Сказка кончилась, Афродита-Рита, завтра я улетаю в Москву!

– Знаю! – кивнула она. – Увидела того, с вертолета, и поняла. Но у нас еще есть последняя ночь, и никто не сможет отобрать ее.

Их тела сплелись в единое целое. Будто разбуженная буйством природы за окном, их страсть вспыхнула с такой же неистовой силой…

Когда первые сполохи занимающегося утра заглянули в окно комнаты, она, не стесняясь своей наготы, подошла к двери, ведущей на веранду, и распахнула ее. Гроза, ярившаяся всю ночь, прекратилась, лишь глухие стоны грома еще доносились откуда-то из сельвы, да капли, падающие с крыши веранды, отбивали монотонный печальный ритм.

– Ты любишь меня? – спросил он.

Она рухнула на кровать и покачала головой:

– Таких, как ты, мой Сармат?.. Таких не любят. К счастью или к несчастью моему, в таких сгорают… Да только все равно ведь ты меня не позовешь. У тебя война – твоя любимая, вместо женщины. «Наши жены – пушки заряжены»! Так? Ты небось лежишь со мной, а сам думаешь: «Навязалась на мою шею!» Молчи, молчи, знаю, что не права. И права в то же время! – Она смотрела на него огромными глазами, из которых уже готовы были брызнуть слезы. – И не зови, не надо, набиваться не буду. Ведь мне же, как каждой бабе, дом нужен, семья, дети. Так что моя дорожка определена.