Саратовский мальчик - [3]

— А от тебя, Поленька, я к купцу Корнилову пойду.

— Вот и возьмите с собой Николеньку. Страсть как хочется ему там побывать.

— Ну что ж, пойдем, внучек-правнучек.

Через большие пустые комнаты, напоминавшие какие-то грязные сараи, добрались до единственной жилой комнатки. Здесь и жил Степан Корнилыч. На нём были высокие валенки и нанковый халат, до того засаленный, что невозможно было рассмотреть, какого он был цвета.

У Степана Корнилыча сидел гость — из редакции саратовской газеты. Он хотел расспросить о старине: о приезде царя Петра Первого в Саратов, о Хвалынском море, которое потом высохло, и о всяких других интересных вещах, чтобы написать об этом в газете. Но беседовать со стариком было не так-то легко. Петра Первого он вспомнил: и как он в старый собор приехал, и как самому Корнилову большущей палкой пригрозил: «Смотри, не воруй!» Но когда гость хотел записать, в котором году это было, Степан Корнилыч совсем со счёту сбился. То выходило, что ему восемьдесят пять лет, то девяносто восемь.

Николя со своим родственником пробыл здесь часа три. На него никто не обращал внимания. Все были заняты разговором о старине. Мальчик так и простоял все время, опершись локтем на колено своего спутника. Старик Корнилов оказался хлебосольным хозяином. Разве можно оставить дорогих гостей без угощения? А одним из редких угощений старого Саратова был китайский чай. Не все его пили, не все умели заваривать. Степан Корнилыч умел. Он приготовлял его по-своему и гордился тем, что чай у него особенно вкусный.

— Таким чаем вас никто не угостит.

Он взял толстое полотенце, видно, давно не стиранное, высморкал нос рукою, затем обтер руку о халат, а полотенце туго натянул и провёл у себя под носом. Затем он подвинул к себе жестяную чайницу, высыпал на руки горсть чаю и начал растирать его.

«Какие руки у него потные и грязные, — подумал Николя, — грязнее, чем у меня после игры в козны».

Долго крутил Корнилов ладонь об ладонь. Наконец чай превратился в мелкий порошок.

— Теперь можно и в чайник.

Слипшиеся от пота комочки чайного порошка были высыпаны в чайник. Пока он кипел на самоваре, Степан Корнилыч, устав от своей трудной работы, вытер с лица пот полотенцем, а потом этим же полотенцем стал вытирать чашки.

Сам купец чаю не пил. Перед ним стоял графин с водкой. Он всё прикладывался да прикладывался к нему и захмелел. Сидит Степан Корнилыч и поёт себе под нос какую-то скверную песню.

Вдруг, откуда ни возьмись, влетела в комнату старуха. Бросилась к старику:

— Ах ты, пьяница, снова горланишь? Будешь буянить ещё?

И давай его угощать крепко скрученным жгутом по затылку, по лицу, по плечам. Как ни барахтался старик, не смилостивилась старуха. Потащила его в чулан. Щёлкнул засов. Старуха вернулась к гостям.

— Что это вы, хозяюшка, бьете, не разбирая, по голове! Уж лучше бы за волосы его, коли рассердились, — сказал прадедушка Николая.

Старуха вместо ответа повернулась к гостям, сняла платок с головы и говорит:

— А это что? Смотрите. Где у меня серьги?

И она показала им свои уши.

Николе стало жутко. На том месте, где полагается быть ушам, у старухи висели какие-то разодранные клочья, и серьги были вдеты куда-то наверх, почти под волосами.

— Шестьдесят лет он надо мной издевался. Его власть была, так уж по закону положено: жена терпи от мужа. Вот теперь он слабее меня стал, я и учу его уму-разуму…

Из вежливости гости сидят еще с полчаса. Потом прощаются, и Николя снова шагает со своим родственником по улице.

— Ну как, — встречает его бабушка, — побывал в Корниловой доме? Понравилось тебе там?

— Больше мне туда не хочется, — говорит мальчик.

В памяти его ещё звучат удары, крики, тяжёлый стук упавшего тела, перед глазами так и стоит искалеченная старуха.

Нет, лучше в самом деле никогда туда не ходить.

Ночью Николя ворочается во сне и что-то шепчет.

— Ты что, Николенька? — склоняется к нему мать.

— Где уши? — спрашивает мальчик каким-то чужим голосом. — Серьги где?

НА БЕРЕГУ ВОЛГИ

С ранних лет Николя проводил много времени на берегу Волги. Ребёнком гулял с отцом, любовался ледоходом. А стал постарше — и один бегал сюда с ребятами, собирал камушки и раковины. Волга манила голубыми просторами, радовала сердце, обвевала щеки прохладным ласковым ветерком.

В душные ночи Николе разрешалось спать на верхнем балконе. И тогда такая красота расстилалась перед глазами, что трудно было заснуть. Так бы и глядел, и любовался красавицей Волгой, когда луна накидывала искрящийся золотом покров на бегущие чёрные волны. И Николя чувствовал себя бодрым, сильным, смелым. Весело было тогда на душе.

Особенно любил он летние грозы над Волгой. Внизу, в своей спальне, маменька зарывалась в подушки, боясь грома. А Николя выходил на балкон любоваться яростными вспышками молний, прорезывавших густой мрак. Полнеба бывало охвачено бегущими друг другу навстречу грозовыми облаками, точно шла битва между несметными полчищами неведомых сил.

Но не только красотой манила к себе Волга Николю. Его влекло к людям, работавшим на берегу.

С детства Чернышевский мог наблюдать бурлаков, тянувших тяжёлые купеческие баржи с товарами.