Саратовский мальчик - [17]

Тем временем Николай Чернышевский с разрешения отца подал епископу Иакову прошение об увольнении из семинарии. Пока это дело оформлялось, юноша усердно занимался немецким языком и много читал.

Всю зиму дома только и было разговоров о том, как Николенька отправится в такое далёкое путешествие. Ведь что такое был тогда для Саратова Петербург? Страшно даже вымолвить. Это была столица, местопребывание всех властей российской империи с царём во главе. Это был центр науки. Там уж можно было приобщиться к вершинам знания. Но железных дорог туда не было. Нужно было проехать на лошадях далёкий путь. Обыкновенно ездили на почтовых, меняя лошадей на постоялых дворах.

— Любенька! Разобрала ли ты бисер, как я тебе велела? — с беспокойством спрашивает Евгения Егоровна. — И иголки подобрала самые тонкие? Ну, садись ко мне, будем Николе кошелёк вязать. Вот рисунок.

— Какой красивый: красные розы, а кругом голубые звёздочки. Будет обо мне вспоминать студентом Николенька.

— Что-то долго его нет. Сегодня его дело решается: уволят или нет из семинарии. Тесно стало ему у нас в Саратове. Попробовать свои крылышки захотел.

— Идут, идут, тётенька!

В дверях показываются Гаврил Иванович с сыном. Запыхавшийся Николай размахивает бумагой.

— Маменька! Вот! Читайте!

Евгения Егоровна от волнения с трудом выговаривает слова:

«Объявитель сего… саратовской семинарии ученик среднего отделения Николай Чернышевский… уволен для продолжения учения в императорском Санкт-Петербургском университете».

Николай и рад, и встревожен:

— Маменька! Вы не плачьте! Ведь я приеду! Ведь я ещё не уехал!

Евгения Егоровна утирает слёзы и обращается к мужу:

— Гаврил Иванович! Как же мы Николеньку отправлять будем? Дорожной кареты у нас нет. На почтовых или на долгих придётся.

— Денег не хватит у нас на почтовые тройки, — озабоченно говорит отец. — Видно, придётся обойтись без ямщика с колокольчиками, — старается он пошутить, чтобы не выдать своего волнения.

Помолчав немного, Гаврил Иванович продолжает:

— На днях я говорил с одним мужичком из села Кондоль. У него телега хорошая, лошади смирные, полог найдётся от дождя. Тоже недёшево запрашивает, да всё не так дорого, как почтовые тройки.

— А как же это мы Николеньку одного отпустим? Шутка ли — пять недель езды. Чего не бывает в дороге! И разбойники. И заболеть может. И обманут его, и с хозяйством как управится? Нет, уж вы как хотите, Гаврил Иванович, а я Николеньку одного не отпущу! Уж благословите нас вместе ехать!

— Да ведь вы всё болеете, Евгения Егоровна.

— Ну, мы еще Устюшу с собой прихватим, чтобы мне помогала.

Устинья Васильевна с удовольствием согласилась поехать.

И вот наступило утро 18 мая 1846 года. Распахнулись ворота, и из них выехала крытая брезентовым навесом повозка. Сзади были привязаны чемоданы. Под ноги в сено были поставлены кошёлки, корзинки и мешки с провизией. Одного варенья да грецких орехов хватило бы месяца на три.

Николая мало интересовали домашние лепёшки и жареные куры. Главное сокровище, которое он вёз с собою, были книги. Всю дорогу, пока телега тряслась по ухабам и полусломанным мостам, юноша не переставал читать, читать и читать. «Так и подготовился дорогою к экзамену по истории», — писал он двоюродным сёстрам.

Кругом благоухали цветущие сады и расстилались зелёные поля. Бывали и грозы с сильным ветром и ливнем.

Три ночи Николаю с матерью пришлось ночевать в чёрных избах. Они назывались так потому, что стены внутри были прокопчёны дымом до черноты: в середине избы огромная печь была сложена без дымовой трубы. В таких избах можно только на полу дышать, но на полу очень холодно, поэтому даже на него прилечь нельзя. С потолка, полатей и полок постоянно падают черные капли.

Так впервые Чернышевский увидел своими глазами, как жили крестьяне в царской России.

Больше месяца ехали Чернышевские. Несмотря на трудности пути, настроение у юноши было бодрое.

Скрипит телега. Возница понукает лошадей.

— Тпру-у! Ну вот, здесь и заночевать можно.

Из избы выходит кто-то. Это знакомый.

— Какими судьбами? Матушка, Евгения Егоровна! Куда изволите направляться? А это сынок ваш?

— Везу Николеньку в университет, Михаил Семёнович. Далеко едем: в самый Петербург.

— Добро, добро! Желаю вам, молодой человек, вернуться просвещённым деятелем, полезным для славы отечества нашего!

— Это вы уж слишком многого желаете Николеньке, — говорит смущённая мать, — достаточно, если будет полезен и нам с отцом.

Наступает ночь. Трещит лучина в избе. Детишки давно спят. Хозяева ложатся.

— Матушку укачало-то как! Намаялась, сердечная, видно, все косточки изныли. Спит — не добудишься. Ложись и ты, паренёк!

— Сейчас, хозяюшка, только вот допишу.

Крючками и палочками, понятными только ему самому, Николя спешно пишет на смятом клочке голубой бумажки:

«Как душа моя тронулась этим! Этот человек, сам того не подозревая, сказал именно то, чего жаждала вся душа моя!»

Мечту о служении Родине, любовь к своему народу и ненависть ко всякому угнетению и рабству увозил с собой выросший на волжских берегах саратовский мальчик.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Рассказ о саратовском мальчике — это странички детства великого русского учёного и революционера Николая Гавриловича Чернышевского. Сто лет тому назад он жил и боролся за счастье и освобождение своего народа от ига самодержавия и крепостного права. За это царское правительство заточило Чернышевского в тюрьму — Петропавловскую крепость. После этого он около двадцати лет провёл в сибирской ссылке. Последние годы жизни он жил под полицейским надзором сначала в Астрахани, потом в Саратове.