Саратовский мальчик - [16]

Так и в зимнее утро 1844 года вталкивают сюда ученика Гермогена Конвоксова. Накануне он вместе со своим товарищем Александром Феликсовым совершил неслыханное в стенах семинарии преступление: тайно убежал из общежития в театр и вернулся в двенадцатом часу ночи.

В памяти пятнадцатилетнего Гермогена ещё живы впечатления вчерашнего вечера. С каким восторгом глядели они с Феликсовым из тёмного райка под самым потолком, как наполняется зрительный зал деревянного театра, тускло освещённый сальными свечами, как раздвигается рваный лоскутный занавес, как на сцене начинают двигаться фигуры в плащах со шпагами… Там идёт какая-то героическая жизнь: люди борются, дерутся на шпагах, ищут свободы, бегут, освобождают взятую в плен разбойниками девушку… Как жаль, что всё уже кончилось, и в голове одно: как бы добраться незамеченными в своё общежитие. Там уж они расскажут товарищам о том, что видели, всю ночь будут и рассказывать, и представлять в лицах разбойников и отважных героев…

Ведь товарищи с нетерпением их ждут. Не у всех хватит смелости выбраться из душных стен общежития. Над семинаристами тяготеет устав, запрещающий театральные зрелища. «Страсть к свободе» именуется тягчайшим грехом.

Наступает и проходит эта жуткая, волнующая ночь. Спектакль воспроизведён силами зрителей под дружные звуки заглушённого хохота и одобрения товарищей. Но не все товарищи только слушают и восторгаются. Инспектором выделены из них так называемые «старшие», Утром они сделают своё дело.

И вот — три дня будет сидеть в карцере Конвоксов, а потом его сменит Феликсов. За время «трёхдневного уединения», как называется в официальных бумагах это наказание, мальчики ослабеют от голода и холода, заболеют, пропустят уроки, им сбавят отметки. Им грозит исключение из семинарии за «неуспеваемость в науках». Их аттестат навсегда испорчен тем, что совершённое ими «преступление» занесено в «книгу поведения». Куда им дальше идти? Как сложится их жизнь?

«ГОЛОДНЫЙ СТОЛ»

В семинарской столовой — пар от дымящихся щей из кислой капусты с солониной. Слышен стук деревянных ложек об оловянные тарелки. Воспитанники семинарии обедают.

Но кто же эти несколько юношей, выставленных у стенки? Они не прикасаются к пище. Ослабевшие, с туго стянутыми кушаками, они глотают слюну, стараясь не глядеть на товарищей. Ноги у них подкашиваются. Запах щей раздражает до тошноты, до рези в желудке. Это уже настоящий голод, болезнь, ведь они так стоят не один день.

Вон одноклассники Николая Чернышевского: Николай Соколовский, Михаил Металлов и Александр Семихатов. Они оштрафованы «голодным столом» в продолжение четырёх дней. А вон — Иван Хованский. Ему назначен «семидневный голодный стол». Каждый день инспектор подаёт записки «владыке» — епископу Иакову, и тот накладывает резолюции о наказании учеников голодом и карцером «за непокорность». Особенно тяжко карается выступление семинаристов против «старшего» в комнате общежития. «Старший» — это помощник инспектора. Он доносит о «преступлениях» товарищей, живущих вместе с ним в одной комнате. Вот почему Ивану Хованскому нужно туже всех стягивать свой кушак, и неизвестно, дотянет ли он до седьмого дня голодовки. Он «оскорбил» старшего, в глаза назвав его ябедником и шпионом.

Четыре дня проголодал Никифор Рождественский за одно присутствие при кулачном бое на улице. А как было не вырваться туда? Для семинаристов не было большей радости, как потихоньку от начальства убежать на Волгу, а иногда и самим принять участие в этом любимейшем развлечении народных масс.

«И сердце бьется, и кровь кипит, и сам чувствуешь, что твои глаза сверкают, — вспоминал впоследствии Н. Г. Чернышевский о кулачных боях, на которых также присутствовал зрителем. — Это чистая битва, но только самая горячая битва, когда дело идёт в штыки или рубится кавалерия — такое же одуряющее, упояющее действие».

Чернышевский чувствует, что и его давят семинарские стены. Семинария начинает казаться ему тюрьмой. Суровые и бессердечные учителя душат в юношах все живое. Они отбирают, если находят у кого-нибудь, сочинения Пушкина, Жуковского. Здесь морят голодом, калечат поркой. Нет, невозможно вытерпеть до конца такой каторжный режим. Бежать, бежать отсюда! «Дрязги семинарские превосходят всякое описание! — жаловался Чернышевский. — Час от часу все хуже, глубже и пакостнее!»

В ПЕТЕРБУРГ!

Как сын священника, Чернышевский должен был пройти курс наук в семинарии. Но сердце его не лежало к делу отца. С первых дней поступления в семинарию мальчик начал мечтать об уходе из неё. Много раз он говорил отцу об этом. Ему очень хотелось учиться в университете. Отец сам видел, что при способностях сына ему не трудно будет сдать экзамен в университет. Но какой выбрать? Ближе был Казанский. Николай же мечтал о Петербурге.

Там уже жил и учился дальний родственник Чернышевских Александр Раев. Он тоже поехал туда из саратовской семинарии. К нему и обратился Гаврил Иванович. Больше года длилась его переписка с Раевым. Надо было разузнать, по каким предметам нужно будет держать экзамен, какие учебники нужны для поступления в университет.