Сараево и эрцгерцог Франц Фердинанд - [14]

Из людей, ждавших Франца Фердинанда с бомбами на набережной реки Милячки, оказывается, живы еще двое. Мохамед Мехмедбашич, участвовавший в тулузском совещании, стоявший 28 июня у первого моста Цумурья, позднее привлекавшийся к ответственности по другому столь же грозному и трагическому делу, теперь работает столяром на том самом курорте Илидже, откуда эрцгерцог выехал в Сараево. Цветко Попович, находившийся на набережной по другую ее сторону, в настоящее время состоит директором учебного заведения. Жива и служит где-то врачом девушка, в которую был влюблен Принцип. Еще жив и председатель трибунала, судившего убийц Франца Фердинанда, он стал монахом.

Возвращаюсь к дню 28 июня 1914 года. По необъяснимой случайности автомобиль, можно сказать, подвел эрцгерцога к его убийце. По другой случайности на этом месте как раз в ту минуту оказался какой-то фотограф-любитель. Никто не мог знать, куда поедет из ратуши наследник австрийского престола. Вероятно, фотограф в мирный воскресный день просто желал собрать для своей коллекции картинки оживленных улиц. Может быть, он даже не знал, что на набережной произошло покушение: ведь с момента взрыва бомбы Габриновича прошло не более получаса. Скорее, впрочем, знал: Сараево — не Париж, такая весть должна была распространиться по городу очень быстро. Вдруг фотограф услышал выстрелы, увидел в двух шагах от себя странную сцену... Должно быть, это был энтузиаст фотографического дела и действовал он почти бессознательно, по механической привычке: что-то происходит — надо «заснять». Он направил аппарат на место происшествия — и нежданно-негаданно в глухом углу Европы «заснял» событие, положившее начало величайшей катастрофе в истории мира.

Очень много было в те дни в газетах и изображений, и описаний этой сцены: вслед за фотографом потрудились и художники, и неизбежные «очевидцы». Как помнит читатель, на убийцу первым бросился сербский студент Пузич, за ним бросились другие. Принцип оказал отчаянное сопротивление. Произошла свалка. В общем смятении били Принципа, били друг друга, били какого-то ни в чем не повинного человека, которого почему-то признали злоумышленником. Бомба, брошенная или выроненная Принципом, не взорвалась истинным чудом; ее в суматохе чуть только не топтали ногами. Принцип выхватил из кармана склянку с раствором яда и поднес ее ко рту, но, кажется, она была выбита у него из рук. Пытался застрелиться — выбежавший из парикмахерской ошалевший обыватель схватил его за руку и «спас ему жизнь»... Так сообщают очевидцы, с полной уверенностью на них положиться трудно: кто мог разобрать и запомнить то, что происходило на улице в эту страшную минуту? (Все ведь длилось не более минуты.) Связно изложить потом свои наблюдения для газет было гораздо легче. Как бы то ни было, Принцип тяжко пострадал в свалке. Ему нанесли и несколько сабельных ран. Одна из них вместе с голодом впоследствии медленно свела его в могилу в каземате крепости Терезиенштадт.

Тем временем автомобиль эрцгерцога уже несся по улицам Сараева, — пришедший в себя генерал Потиорек приказал ехать во дворец с величайшей быстротой. Франц Фердинанд был ранен в шею, герцогиня Гогенберг — в живот. Говорят, что в автомобиле эрцгерцог прошептал: «Софья, Софья, живи для наших детей!..» Но во дворец они были перенесены уже в бессознательном состоянии. Власти успели вызвать епископа для отходной. Наследник престола скончался через двадцать минут после покушения. Его жена прожила на несколько минут больше.

Местное начальство растерялось. Посыпались телеграммы, телефонограммы, нелепые приказы, бессмысленные и свирепые меры. Со всех концов Европы журналисты неслись в Сараево. В Вене придворные ломали себе голову: как сообщить императору? Франц Иосиф не любил эрцгерцога, он потерял счет несчастьям и катастрофам, — но теперь ему было 84 года. Узнав о сараевском деле, император сказал: «Ни от чего на этом свете не уберегла меня судьба». Затем он, естественно, занялся церемониалом. Рас порядился, чтобы, Боже избави, не вздумали хоронить герцогиню Гогенберг в фамильной усыпальнице Габсбургов: ведь со всеми пожалованными ей титулами и предикатами она, по рождению, какая-то графиня Хотек. Распорядился, чтобы на гроб морганатической супруги наследника престола не забыли положить веер и перчатки: несчастье — несчастьем, но не надо забывать, что она австрийская фрейлина. Венка император не прислал. Объясняли это забывчивостью. Он мог забыть о чем угодно, но никак не о церемониале. Наконец, были при дворе люди, которые могли ему напомнить. Австрийского обер-церемониймейстера сам Франц Иосиф считал «фанатиком».

Было ли кем-либо тотчас после сараевского убийства произнесено слово «война»? Не могу ответить, хоть прочитал несколько газет того времени. В первую минуту тревога была очень велика: как поступит Вена? как отнесется к ее действиям Петербург? Передовые «Речи» и «Нового времени» были подробно переданы по телеграфу всей западной печатью. «Речь», «отдав должное престарелому монарху, настаивает на том, что политика Вены порождала национальную ненависть: для сербских патриотов покойный эрцгерцог стал символом политики аннексий» (перевожу с французского изложения). Не говорило о возможности войны и «Новое время». Тон австрийских газет был тоже в первое время не слишком воинственным. Понемногу тревога улеглась. В газетах снова появились статьи о «борьбе черной и белой расы», то есть о матче боксеров Джека Джонсона и Фрэнка Морана. Матч, к сожалению, оказался неудачным, но седьмой раунд был восхитителен. — «Фрэнк, ударь его!..» «Убей его, Джек!..» Появилась и новая сенсация. Наш соотечественник, знаменитый летчик Сикорский с тремя пассажирами перелетел на аэроплане из Петербурга в Оршу, — 570 километров без остановки! «Единственный в своем роде рекорд, которым могут гордиться русские!» — писала газета «Матэн» 30 июня.