Сарацинский клинок - [143]

Как и у Иоланты, подумал Пьетро. Он случайно столкнулся с ней в прошлом году, направляясь на охоту. Рядом с ней ехал Энцио, так что поговорить они не могли. Но она была из тех несокрушимых женщин, на которых беды не сказываются. Для Пьетро она выглядела еще более желанной, чем когда была девушкой. Ее глаза скользнули по его лицу, наполненные любовью.

О Боже, простонал он про себя, если бы я сохранял такое же постоянство!

В глазах Энцио светилась смертельная ненависть.

Сейчас императорский двор возвращался в Капую. К мелким спорам, сладким песням и стихам, к мягкой, текучей сицилийской речи…

Они проскакали по улицам, ведущим ко дворцу. Пьетро заметил, как молодые аристократы Рикардо Филанджиери, Руджиеро ди Поскастрелло и Ландольфо Карачьолло поглядывали на окна с чуть приоткрытыми ставнями.

Когда-то и я был таким молодым, и у меня в жилах кипела кровь…

Джакопо Мостаччи и Ринальдо д'Аквино собирали соколов, чтобы вернуть их в клетки. Когда Ринальдо взял императорского сокола, Фридрих спросил его:

– Ты все еще не убедил твоего брата Томаса бросить его увлечение религией и поступить ко мне на службу?

Ринальдо грустно покачал головой.

– Нет, мой господин, – сказал он. – Томас собирается стать монахом.

– Очень плохо, – заметил император. – Я слышал, что он самый блестящий молодой ученый, какого за многие годы знали в Монте-Кассино. Такой ум не должен пропадать втуне в монастыре. Я прошу тебя, Ринальдо, попробуй еще раз уговорить его.

– Я постараюсь, сир, – ответствовал Ринальдо.[48]

Добравшись до дворца, они уселись за пиршественный стол. Как обычно, справа от императора сидела Бианка Лансиа. Фридрих нашел английскую королеву слишком холодной. Теперь, предположил Пьетро, она проводит свои дни на женской половине в горестной тишине вместе со своим маленьким сыном.

Он не знал таких женщин, каких знал я, сердито подумал Пьетро. Никто не смог бы превратить мою Ио… или Элайн в бездумных рожающих кобыл. Они обладают душой – Бог послал их нам как спутниц жизни, и из всех дурных качеств Фридриха это самое дурное, – то, что на него не оказывает влияния мягкий и нежный женский ум!

Сидящий справа от Бианки Джакопо да Лентино настроил свою лютню и запел:

– Мадонна, я спою тебе, как овладела мною любовь…

И мною тоже, с горечью подумал Пьетро, и любовь эта оставила меня израненным и одиноким.

Потом встал Ринальдо д'Аквино и тоже спел свою новую песню:

Я так радуюсь своей чистой любви,

Что не вижу никого,

Кто мог бы испытать такую же радость…

Пьетро больше не мог слушать. Он не хотел больше слушать песни о любви. В своей жизни он испытал две великие любви, и обе они доставили ему столько горя, что перенести это невозможно. Он уже собирался встать из-за стола, когда император хлопнул в ладоши, и оркестр негров заиграл веселый мотив.

Тут же в залу вкатились на двух больших шарах две сарацинские девушки необыкновенной красоты. Они балансировали на этих шарах в такт музыке. На девушках были одеяния из тончайшего шелка, и их молодые тела порадовали бы сердце любого скульптора.[49]

Пьетро откинулся на спинку кресла, наблюдая за танцовщицами. И тут он увидел посланца, в сапогах и со шпорами, которого вели к столу императора. Пьетро вскочил на ноги. Посланцем оказался не кто иной, как Уолдо, его рыцарь.

Фридрих слушал, нахмурившись. Потом он подозвал Пьетро.

– Да, сир? – шепотом спросил Пьетро.

– Дурные новости, Пьетро, – обратился к нему Фридрих. – Похоже, что некоторые из твоих врагов возымели наглость напасть на твою виллу. Свиньи! Разве они не знают, что мы запретили эти мелкие феодальные войны!

– Мой господин, – сказал Пьетро, – вы разрешаете мне отправиться туда?

– Да, и возьми с собой отряд моих солдат под командой Руджиеро ди Поркастрелла. Понимаешь, Пьетро, ты не должен отдавать приказы моим войскам. Иначе это будет выглядеть как личная месть, а этого я не хочу. Я посылаю имперские войска, чтобы наказать преступника. Ты поедешь вместе с ними, вот и все.

– Да, сир, – отозвался Пьетро.

Фридрих встал и положил руку на плечо Пьетро.

– Я надеюсь, что ты вернешь свою сарацинскую женщину, – мягко сказал он. – Она заслуживает лучшей жизни, чем та, которая ей досталась.

Пьетро уставился на Уолдо.

– Да, мой господин, – сказал Уолдо, – нападавших возглавлял Энцио Синискола. Они сожгли виллу, убили Рейнальдо и Манфреда и увезли с собой Зенобию… У нас не было времени даже на то, чтобы вызвать гарнизоны из Хеллемарка или Роккабланки…

Пьетро качнулся, схватившись за стол. Потом он выпрямился.

– Пошли, – бросил он.

Пьетро, Уолдо и Руджиеро ехали во главе отряда из двухсот вооруженных всадников. Они не разговаривали. Говорить было не о чем.

Как долго, думал Пьетро, эта змея выжидала! Я в течение многих лет опасался, что он постарается подослать ко мне убийц из-за Андреа. Но я никогда не предполагал, что он решится на открытое нападение…

Странно, что в моем сердце нет гнева. Если бы все ограничилось только виллой, я не стал бы его наказывать. Но Зенобия… Бог знает, что он сделает с ней. Ведь на ней тоже лежит кровь Синискола…

В душе Пьетро, когда он скакал во главе сверкающего доспехами отряда, царил мир. Он намеревался совершить то, что должен совершить, – но не больше. Он спасет Зенобию, но он не будет убивать. Энцио ничего не грозит с его стороны. Любому человеку, живущему на земле, не грозит опасность – не важно, какое преступление он совершил против Пьетро. Он перешагнул через жажду мести. Он очистился от ненависти. Он может умереть, но такова будет воля Божья.