Сара - [40]

Мне казалось, что мальчик с картинки зовет меня в свою страну персиков.

«Пойдем, — говорил он, — здесь хорошо — только ты и я — и мы уже никогда не вернемся».

И руки мои поползли в заветное место.

«Ты сможешь носить мое сомбреро, — соблазнял он и призывно протягивал руки».

Расстегнув ширинку, я пошарил в штанах и вдруг испугался. Искомый предмет не обнаруживался. Торчавший всегда внизу живота, точно рукоятка микроотвертки, он вдруг исчез, словно бы его никогда и не было. Я ощутил панику и облегчение одновременно. Неужто Господь наконец сжалился надо мной, и мой соблазн растворился в хлорке — окончательно и бесследно? Я провел рукой по лобку, опасаясь опустить ее ниже, чтобы не напороться…

И тут я ощутил между ног нечто странное. Я быстро принял сидячее положение, навалившись спиной на стенку собачьей будки. Затаив дыхание, я стянул джинсы до самых колен и посветил фонарем. Мне уже представлялось, что я увижу ровную, гладкую, покатую поверхность, как у куколки Барби.

Но когда я открыл глаза, фонарик высветил желтовато-розовый от клея пах: все оказалось на месте. И внезапно мне страшно захотелось по маленькому. Сколько я не дергал, там все было приклеено на совесть. Результатом стали только слезы в глазах.

— Господи милостивый, — твердил я снова и снова: слова звучали слишком большими и пустыми внутри деревянного ящика, чтобы возыметь эффект. — Все прилипло! — завопил я в крышу, затянутую паутиной. И сам испугался собственного крика. Я трясся от страха, боли и нестерпимого желания. Жутко хотелось в туалет. И тут я ощутил струю, бьющую в деревянный пол. Она промочила насквозь одеяло, но даже кратковременное облегчение вызвало только новые рыдания.

Дыхание Джексона словно рой москитов назойливо гудело в ухе.

— Ты моя куколка, моя сладкая девочка, моя крошка, — и так далее, задыхаясь, сообщал он мне каждую минуту.

Его руки быстро скользили вверх-вниз по белой куколке, точно собака, лихорадочно роющая лапой в мусоре. Он покрывал мое лицо жесткими жадными поцелуями, обволакивал меня пивными испарениями. Он снял меня с коленей, мои руки обвили его шею. Он перенес меня за перегородку на их кровать.

— Ты моя крошка…

— Я хорошенькая?

— М-хм. — Джексон рухнул рядом, звякнув молнией оранжевого комбинезона, словно единым махом разорвав его на груди. Его руки завозились в темноте, и я услышал, как хлопнула резинка трусов.

— Готова? Папочка идет к тебе. — Он стал снимать мои руки с шеи.

— Не-ет!

— Ты же задушишь меня, куколка, ты задушишь папочку.

— Я твоя куколка?

— Ну, конечно, детка, расслабься. Я тебя немного смажу.

Я почувствовал, как его палец лезет под трусы. На потолке двигалась тень его гигантской головы.

— Расслабься, детка.

Борода его царапнула меня по носу, словно еловая ветвь. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он кряхтел над моим ухом. Боль была невыносимая. После ковбоя меня зашивали на операционном столе.

Он плакал, могу поклясться. Между вздохами и стонами. И мир расплывался передо мной от его слез, которые падали на мое лицо.

Мне хотелось сказать ему многое. Что я хочу остаться с ним навсегда, и чтобы он доверял мне все свои секреты, как маме, а я мог лежать у них на руках, заползать к ним в постель, смеяться и засыпать мертвым сном. Но ничего этого я не добился.

И вот я стоял в ванной и разглядывал пятно на самом видном месте ее белых кружевных трусиков, которые она ему заказала из этого треклятого магазина нижнего белья.

Потом он натянул их на меня снова. Как оказалось, несколько преждевременно. Он ничего не сказал, я тоже.

— Теперь она бросит меня, — повторял я вслух, стараясь не расплакаться.

Он включил телевизор и хлопнул очередной банкой пива. Красное пятно упрямо маячило передо мной, не желая исчезать. Эти трусики она всегда стирала сама, вывешивая на двери душевой кабинки. У нее тоже были кровотечения: из-за мужиков — из-за их, а также моих дурных мыслей.

Она вернулась домой после вечерней смены и увидела меня в своей ночнушке — как две капли воды похожего на нее. Я стоял над раковиной на красном металлическом стуле и пытался отстирать пятно с ее любимых трусиков.

Джексона она застала спящим рядом с таким же непристойно красным пятном на белом покрывале, которое мы умыкнули из гостиницы.

Она завопила так, что Джексон вскочил и с перепугу тоже заорал благим матом.

Она кричала, что он водит ее за нос. Что он трахается с кем попадя за ее спиной, пока она на работе. И больше всего она взбеленилась на то, что он позволил мне надеть тряпки, которые сам купил ей, — и теперь они пропали.

Теперь она непременно убьет меня.

Убить — это еще не самое худшее, что может произойти в жизни.

Я посветил фонариком на рыженького мальчугана, свет упал на его веснушчатое лицо. Он по-прежнему призывно махал рукой, словно уверяя, что все нормально и все у нас сложится.

По пути в больницу мы репетировали разговор с доктором. Мама не повезла меня в местную клинику — вместо этого мы пустились в долгий путь, в захолустную амбулаторию где-то в горах Вирджинии, где работали доктора, не любившие бумажной волокиты.

— Ну, рассказывай, как это тебя угораздило? — тоном экзаменатора спрашивала она меня, с сигаретой в руке, руль в другой, не сводя взгляда с шоссе, лишь изредка поворачивая голову, чтобы выпустить дым в окно.