Сара - [14]

Я лежал на животе, растянутый по рукам и ногам, пристегнутый к столу и распластанный. Что-то мягко скользнуло подо мной, поднимая бедра, ремни сдавили мне ноги, спину и голову. Вокруг рокотали голоса:

— Имя, имя твое как? — требовал нависший коп.

— А сейчас будет немножко больно, — предупредил доктор.

И откуда-то издалека донеслись удары.

— Отлично, еще один стежок…

их крыльев…

— И последний…

И по комнате разлетелись, расплылись их алые, кровавые перья.

— Ну вот, пошли…

и острый как бритва клюв, в котором торчали.

— Сейчас пристроим тебя.

куски моего тела.

Пленные игрушки

Женщина держала две куклы. Волосы ее были туго стянуты желтым пучком на затылке, отчего глаза растягивались в щелочки. Она то приветливо улыбалась мне, то хмурилась, переводя недоуменный взгляд на кукол. Одна из них, изображавшая взрослого мужчину, была со спущенными штанами — точнее, женщина это сделала за него. Оттуда выпирал его аппарат, окруженный черным нитяным газончиком.

— А маленький мальчик — блондинчик, как и ты.

Комната, где мы сидели, была в розовых тонах, с развешанными по стенам фотографиями улыбающихся детей. В углу был кукольный домик, в котором проживала резиновая семья. Я сидел на коврике с алфавитом, скрестив под собой ноги, как и она.

У куклы-мальчика на месте рта была круглая дырка «и веснушки совсем как у тебя», — не преминула заметить она, щелкнув меня легонько по носу.

Кукла-мужик сунула свой аппарат мальчику в рот, точно в хорошо подогнанном «паззле»-головоломке. Она помогала ему делать это. Ее туфли с острыми носками впивались в кожу, оставляя полосы на лодыжках.

— Обрати внимание, — многозначительно прокашлялась она. — Так делать плохо. — Она погрозила куколке кулаком: — Плохой, плохой человек.

Ногти у нее были красные, совсем как у Сары. Кукольными руками мужчины — со сросшимися пальцами — она стянула с мальчика штанишки. Я запустил пальцы в сверкающий мех алфавитного коврика, расправил и стер буквы.

— Следишь? Теперь посмотри, чем они занимаются, наши куклы.

Она потрясла два маленьких манекена в воздухе. Причиндалы у взрослого мужчины запрыгали. Маленький член мальчика задрожал. Он не был оторочен мехом, как у взрослого.

— Ой-ей-ей, — запричитала она и сунулась розовой штукой мужчины в другую дырочку, проделанную у мальчика в попке. Она затрясла куклами в воздухе, и ноги у них затрепыхались, как у повешенных. — Ой-ей-ей, — повторяла она, сжимая и разводя их снова и снова. Они хлопали друг о друга, производя звуки сталкивающихся подушек.

— И каково сейчас маленькому мальчику? — спросила она, не прерывая своих манипуляцшг.

За ней стояла большая коробка, разрисованная точно игрушечный барабан, синий, с белыми крестами по бокам. С краю свешивалась коса с красным бантом.

— Теперь смотрим сюда, внимательно. — Она потрясла их жестче. — Что сейчас чувствует мальчик? А? Можешь говорить, не бойся. Здесь тебя никто не тронет, — подчеркнула она.

Натянуто улыбаясь, она протянула мне обе куклы. Я заметил на ее блузке бурое неряшливое пятнышко. Я всегда следил за тем, чтобы пятен на одежде не было. «Нас могут принять за какое-нибудь отребье», — говорила Сара.

— Как только заметят пятно, сразу запишут в бродяги, — объясняла она, пока мы рылись в ее сумке в поисках бутылочки пятновыводителя «Хлорокс». — Мой отец богат и образован, он проповедник. Понимаешь, из какой ты семьи? — Промокнув салфетку, прихваченную в «Макдоналдсе», она стала затирать пятно от кетчупа на моей майке. От запаха хлорки резало глаза. — Ты должен выглядеть опрятным и хорошо пахнуть.

Иногда мы заходили в женскую уборную. Я забирался к ней в кабинку. Мы снимали с себя все, включая нижнее белье. Я выставлял перед собой два рулона туалетной бумаги: она лила на них очиститель с хлоркой. Один отдавал потом ей.

— Потому что порок смердит. Люди по запаху могут почувствовать его.

И мы терли хлорным пятновыводителем между ног, и она зажимала рот ладонью, чтобы не закричать.

— Так ты обратил внимание? — продолжала допрашивать меня тетка, прижав к себе куколок. — Мальчик не должен позволять дяденьке так поступать… понимаешь? — Она снова проделала у меня перед глазами те же странные манипуляции, визгливо охая, как будто ей было нестерпимо больно. — Плохой, очень плохой дяденька, — заключила она низким рычащим голосом. — Повторяй за мной, — предложила она. — Ну, давай, ты же хочешь, чтобы снова разрешили смотреть мультики?

Во время нашей последней беседы в этом кукольном театре я хранил молчание, и тогда мне было отказано в телевизоре, а также на два дня запрещено посещать игровую комнату. Я сидел у себя в палате и перечитывал старые книжки. Я ни с кем не дружил. Дети там были странные: обритые наголо, в синяках, с распухшими губами, яркими как лак для ногтей. Некоторые передвигались вообще в колясках, на костылях, или в опорах на колесиках. Одному парню все время приходилось колотить по спине — иначе он просто не мог дышать. Он кашлял ночь напролет, когда не плакал — он все время кашлял. Еще меньше мне хотелось встречаться с их родителями. Они приходили с магазинными пакетами, набитыми всякой всячиной. В гостиной пакеты не открывались.