Сапфо, или Песни Розового берега - [62]

По наброску было видно, что женщина, нарисованная на вазе, держала в руках лиру, и ее пока что еще не прорисованное лицо обрамляли ниспадающие вниз длинные локоны.

Но особенно Сапфо удивило, что Глотис на этот раз попыталась изобразить ее не в профиль и не в фас, что диктовалось общепринятыми художественными канонами, а как-то необычно, вполоборота.

И хотя Глотис еще не слишком удалось передать поворот фигуры, которая пока выглядела на вазе несколько излишне грузной и неуклюжей, но Сапфо понравилась сама попытка добиться на поверхности сосуда на редкость естественной и непринужденной позы.

— Глотис, это же просто удивительно! — воскликнула Сапфо. — Как ты додумалась нарисовать меня вполоборота, словно я прямо сейчас от всех отворачиваюсь. Ведь это очень сложно!

— Да, я уже и сама поняла, что сложно, — вздохнула Глотис. — Но хочу изобразить рядом еще и Алкея. Ведь ты же, Сапфо, пока не окончательно от него отвернулась, но все же и не поворачиваешься к нему как следует лицом, разве не так? Поэтому такой рисунок будет точно и правдиво рассказывать о ваших отношениях.

— Какая же ты умница! — еще раз похвалила Сапфо девушку. — Твоя способность к рисованию, а также наблюдательность и ум идут рука об руку. Да, расскажи, что интересного вчера было на симпосии? Ведь я сразу же после обеда уходила гулять.

— Вчера? — на минутку задумалась Глотис. — Да так, ничего особенного. Чужестранец Леонид рассказывал всякие небылицы о своих приключениях. Да, вот еще что — снова зашел спор про Фаона. Мне уже надоело об этом слушать!

— Про Фаона? — высоко подняла брови Сапфо. — О чем же именно?

— Да все об одном и том же — ехать ему в Афины или не ехать в Афины. Как будто бы нет ничего важнее, чем говорить про Фаона и про Афины. Скажи, Сапфо, ну что изменится в нашей жизни, если Фаон уплывет в свои дурацкие Афины или навсегда останется в наших краях пасти коз? Скажи, почему вот уже несколько дней и Филистина, и Дидамия, и Алкей, и такое ощущение, что все вокруг говорят только об одном и том же. Правда, впору хоть залепляй пчелиным воском уши!

Сапфо с любопытством посмотрела на недовольное лицо Глотис, но все же никак не могла определить, говорит сейчас девушка правду или просто искусно притворяется и скрывает свои истинные чувства к Фаону.

Да и разве можно к Фаону относиться иначе, нежели с любовью?

У Сапфо это просто не укладывалось в голове!

— Конечно, это важный вопрос, — подумав, сказала Сапфо. — Скажи, разве ты знаешь, Глотис, хоть что-нибудь важнее человека и что-то интереснее непостижимой человеческой судьбы? Я видела множество самых разных чудес, и все же нет ничего более удивительного, чем люди. Казалось бы, самые обыкновенные люди.

— Ну, а искусство?.. — пробормотала Глотис, кивая на вазу, которую Сапфо до сих пор держала в руках. — Да, Сапфо, я думала, что хотя бы тебе не нужно объяснять, насколько бессмертное искусство выше и важнее, чем жизнь простых смертных.

— Но что это такое — искусство, Глотис? — задумчиво сказала Сапфо, продолжая рассматривать рисунок на вазе. — Ты сейчас просто произносишь вслух приятное для тебя слово. А теперь посмотри, что здесь у тебя на вазах? Человеческие фигуры, лица. Вот и здесь, на вазе, возможно, скоро появимся мы — я, Алкей, быть может, тот же Фаон…

— Нет, Фаона я не хочу рисовать, — сказала Глотис. — Я попробовала — нет, точно не смогу.

— Почему?

— У него какое-то… не такое лицо. Некрасивое.

— У Фаона? — совершенно изумилась Сапфо. — Что ты говоришь, Глотис? Да ведь красоте этого юноши может позавидовать каждый: и фигуре, и кудрям, и черным глазам, и румянцу на щеках…

— Нет, все равно, — упрямо махнула Глотис своими очень коротко стрижеными волосами. — Может, лицо Фаона, как ты говоришь, Сапфо, и красивое, я тебе верю, но все равно какое-то… никакое. Я не умею рисовать такую красоту. То ли дело — твое лицо, или даже лицо Алкея — тут может что-то получиться…

— Но ведь ты, кажется, сначала загорелась идеей изобразить Фаона, — осторожно напомнила Сапфо.

— Да, но ты посмотри, что из этого получилось! — со смехом воскликнула Глотис, поднимая с полки вместительную амфору.

На ее поверхности не было изображено ни одной человеческой фигурки, а лишь небольшие весы и три бабочки.

Две маленькие бабочки с белыми, безжизненными крылышками симметрично сидели друг против друга на чашечках весов, создавая равновесие, а крупная, с красивым, затейливым узором на крыльях, порхала над ними, и в ее раскраске Сапфо почудилось что-то тревожное, непонятное.

Но самое главное было не это. Обычно на всех вазах, которые до сих пор попадались Сапфо в руки, вазописцы изображали на красноватом фоне черные фигурки, с тщательно процарапанными на них чертами лица.

Но здесь было все наоборот — Глотис сделала черный фон, а лица и детали одежды оставляла розовыми, и на них накладывала новые тона.

Вот и теперь, стремясь показать живописность летящей бабочки по сравнению с теми, что сидели на весах, Глотис сделала ее почти красного цвета, с большими, черными глазками на крыльях.

— Как, ты не узнаешь здесь нашего Фаона? — весело спросила Глотис.

— Нет… Что это?