Сапфир и золото - [53]

— Идём!

Голденхарт опешил поначалу, потом попытался выдернуть руку:

— Пусти!

— Да ты не бойся, я тебя от колдуна избавлю, — пообещал цыган и, видя, что менестрель упрямится, подхватил его на руки и бегом побежал обратно в деревню, пыхтя и сопя, поскольку тащить юношу было, откровенно говоря, тяжеловато.

— Поставь… поставь… — ужаснулся менестрель. — Да что ж ты делаешь-то! Эмбер же тебе голову снимет!

Дракон обомлел от такой наглости. Сломанный забор — это одно, а вот украденный менестрель — это уже дело серьёзное. А ведь предупреждал же насчёт воровства…

Заминка его дала цыгану фору, и когда Дракон ринулся следом, оборотившись, конечно же, и чтобы быстрее управиться, и чтобы застращать — неповадно чтобы было! — то Вайда уже скатился по холму в деревню и лупил без оглядки к трактиру. И хорошо, что без оглядки: сзади вихрем летело, рассыпаясь искрами, золотое сияние, в котором угадывался дракон.

В трактире шум услышали и приготовились обсмеять цыгана, но… Вайда вернулся не один, а с менестрелем в охапке. Крестьяне притихли и уставились на них. Цыган важно дотащил причитающего юношу до стола и усадил его в центр «тысячелетней столешницы», как торт водружают в разгар празднества. Должно было что-нибудь произойти, так Вайда думал, но ничего не произошло, менестрель только глазами хлопал. Крестьяне переглянулись и в голос расхохотались.

— Вы что удумали — Эмбера сердить?! — Голденхарту было не до смеха.

Он беспокойно огляделся, чувствуя, как всё тело пробирает жгучая дрожь, будто изнутри собираются прорасти колючие побеги хмеля, и вдруг сообразил, отчего это: так он чувствовал гнев Дракона или вообще его приближение.

— Пошутили маленько, — возразил старый трактирщик, — а то ведь ты сюда давно уже не заглядывал, господин менестрель. Соскучились мы по твоим песням.

— Менестрель? — тупо повторил Вайда.

До него начало доходить, что крестьяне его надули, но рассердиться он не успел. В трактир будто смерч ударил: загудели стены, затрещали доски, зазвенели стёкла, даже земля под ногами (пол в трактире был утрамбованный земляной) заходила, как при землетрясении, с полок полетела, разбиваясь, глиняная посуда, а потом послышался такой рёв или рык, что все невольно уши зажали.

Вайда рванул дверь, чтобы взглянуть, что такое на улице творится, но тут же обмер: за дверью ничего не было, сплошное золотое сияние, в котором… вдруг повернулся и взглянул на него огромный драконий глаз с зрачком-чёрточкой. Цыган в страхе захлопнул дверь, прижимаясь к ней спиной, обвёл безумным взглядом трактир. Крестьяне испуганными не казались, точно сюда каждый день чудовища заглядывали, а вот Голденхарт явно был напуган: лицо его переменилось, и он сжал одежду поверх груди, будто сердце прихватило.

На улице между тем всё стихло. Крестьяне вытащили пальцы из ушей, трактирщица, вполголоса костеря шутника-папашу, стала подбирать осколки разбитых кувшинов. В это время дверь дёрнулась, открываемая кем-то снаружи. Вайда от двери отскочил, выхватывая из-за пазухи нож, и приготовился к чему угодно, тяжело дыша и не замечая знаков, подаваемых бабкой-цыганкой: уймись, мол.

Вошёл Дракон, вернее, сначала в трактир вплыло золотое сияние, рассыпаясь вокруг ручейками золотых искр, и потянулось к столу, на котором сидел менестрель. Добравшись до стола, оно окутало лодыжки менестреля, свиваясь вокруг них, как кот клубком свивается на коленях любимого хозяина, и засияло. А после уже вошёл Дракон. Чешуйки на лице он прятать не стал, глаза тоже были драконьи, — в общем, вид у него был впечатляющий. Он окинул взглядом трактир, вполглаза глянул на застывшего в оборонительной позе цыгана и, проронив: «Не советую и пытаться, приятель», — прошёл к столу. Дракона интересовал исключительно менестрель и его благополучие.

— Эмбер, — тревожно сказал Голденхарт, — пошутили люди просто, не серчай.

Дракон пригвоздил каждого из присутствующих взглядом, те не смутились и стали вперебой рассказывать, что цыган сам виноват: рассказывал им байку про колдуна в Серой Башне, вот они и решили ему наглядно, так сказать, продемонстрировать, кто в Серой Башне хозяин. Эмбер поморщился.

— Идём домой, обед простынет, — сказал он менестрелю и, взяв его за талию, ссадил со стола.

— Натворили, так и разгребайте, — сказал Дракон перед уходом. — Назавтра пришлите плотников, чтобы изгородь чинили, которую этот олух, — кивнул он в сторону цыгана, — разломал.

Старуха-цыганка между тем отняла нож у внука, поглядывая на крестьян. Видно было, что хозяев те любили: смотрели на них с обожанием, любовались такой красивой парой…

Но когда дверь за Драконом и менестрелем закрылась, лица у крестьян сразу посуровели. Понизив голос, стали переговариваться:

— И ведь ничуть за десять лет не изменился.

— Чары драконьи.

— Жутко делается, когда смотришь…

Цыганка попыталась выяснить, что тут к чему, и ей рассказали, что менестрель — из людей, но они с Драконом пропали на целых десять лет, в башне или ещё где, а потом вернулись, вот только менестрель ничуть не изменился, будто даже моложе и краше стал. Кто-то припомнил, что менестрель болел тогда тяжко.