Сантрелья - [39]

— Я знаю только испанский и английский.

Он хотел уже закрыть створки, но я остановила его, указав сначала на свечу, затем на книжные полки. Он взял подсвечник и осветил свою библиотеку. Все книги выглядели новыми, но были старинными, даже древними, написанными от руки и не на бумаге, а, по-видимому, на пергаменте. Множество книг на арабском, сменялось греческими, затем латинскими авторами, и насколько я смогла разобраться, тематика выдавала разносторонние интересы владельца библиотеки или же ее собирателя: математика, география, философия, медицина и многое, что я не сумела прочесть по-арабски. Я, как могла, выразила свое восхищение собранием книг. И он, польщенный, благодарно поклонился.

Затем он вновь усадил меня на диван и начал что-то мне старательно объяснять. Из всего его монолога, по всей вероятности, весьма убедительного и аргументированного, но совершенно не оцененного мной, я разобрала лишь отдельные слова:

— «Хозяин замка», «люди», «вид», «спектакль» или «представление» и, наконец, странное слово «серва».

— Серва? — переспросила я.

Он, видимо, подумал, что только это слово вызвало у меня недопонимание. Я же по непонятной причине осталась озадачена им.

— Моя серва, ты — моя серва, — эту мысль он втолковывал мне жестами, указывая сначала на меня, потом на себя и произнося это нехорошее слово.

Мне казалось, что оно означает «рабыня». Итак, маска сорвана, все точки над «i» расставлены: я — его рабыня. Интеллектуально-ознакомительное общение завершено, очевидно, я гожусь лишь для рабского труда. И это в конце двадцатого века! Даже попытку сосредоточиться и внимать его словам я оставила от возмущения. Я буду безголосая и безмозглая рабыня, не понимающая своего господина.

На улице окончательно стемнело, а комната освещалась лишь одной свечой, и, похоже, никакого другого освещения не предвиделось. Со свечой в руках Абдеррахман подошел к одному из сундуков и, порывшись в нем, извлек оттуда какие-то вещи. Он развернул передо мной большое легкое покрывало и показал, что под ним я буду спать. Еще он разложил на диване какую-то смешную одежду и дал понять, что его рабыня будет носить именно это. Затем он поклонился своей рабыне, снял со стены факел, зажег его от свечи, потушил свечу и с факелом покинул комнату, оставив меня в кромешной тьме. Он, вероятно, полагал, что делать мне нечего, и незачем тратить свечи на рабыню.

Я впала в панику. Где я очутилась? Кто этот тип? Как мне выбраться отсюда? Последний вопрос превратился в навязчивую идею. Я бросилась к двери, только что закрывшейся за «дикарем», но он естественно запер ее снаружи. В темноте, натыкаясь на предметы, я ходила, как затравленный зверь, из угла в угол.

Я в отчаянии колотила по камням, пытаясь найти «кнопочку», чтоб открылся «сим-сим». Слегка угомонившись, я заставила себя методично прощупывать каждый сантиметр стены, добралась до ниши, хранившей библиотеку, ощупала как внешние створки, так и стены ниши. Устав, я опустилась на пол и задумалась. Глаза постепенно привыкали к темноте. Предметы проступили более насыщенными черными силуэтами на темном фоне. Эта оптическая игра уменьшила комнату в размере: стены и потолок надвинулись друг на друга, как будто сработал некий прессующий механизм, как иногда показывают в остросюжетных фильмах.

Неуютно, обидно, непонятно, безнадежно! Вот, что я чувствовала! Я сидела на полу в темноте и вспоминала кинематограф и литературу, где бы фигурировали замки и подземные ходы. Я силилась припомнить или представить, где мог быть сокрыт так необходимый мне рычажок. Осененная какой-то идеей, я вскочила и кинулась к заветной запретной стене. И в этот момент лязг замка оповестил меня о чьем-то приходе. Я шмыгнула на диван, укрылась покрывалом из сундука, распространявшим какой-то умиротворяющий запах, и замерла.

Абдеррахман подошел к дивану и, видимо, убедившись, что я почиваю, стал бесшумно расстилать что-то на полу. Покончив с сооружением себе постели (думаю, он был занят именно этим), он оказался у стены, которую я только что тщательно протерла своими руками в тщетных поисках заветного механизма. Раздался легкий щелчок, стена пришла в движение с негромким скрежетом от трения камня о камень, и подалась вглубь, порождая четко очерченную черную брешь. Мой «господин» шагнул в эту вязкую черноту, и через мгновенье вспыхнуло пламя факела, и послышался легкий звук удаляющихся шагов.

Я села на своем ложе и долго напряженно прислушивалась. Было тихо. Я боялась, что мой «повелитель» вот-вот вернется. Но промедление могло перечеркнуть все. Я встала, нащупала рюкзак, натянула кроссовки и осторожно направилась к подземелью. Лестница освещалась торчащим в стене факелом. Куда делся мой «дикарь», я не знала, но я во что бы то ни стало, собиралась покинуть его «логово». Стояла мертвая тишина. Путь к свободе был открыт.

Глава двенадцатая ПОБЕГ

Ночь темна, и луна в затмении,

Дорога в теснине, путь страшен. ………………………………….

Как трудно [идти дальше];

если Истина не явит милосердия.

Ансари (1005–1088) /персидский поэт и философ/

Спустилась я бесшумно, напряженно всматриваясь в полумрак коридора, готовая тотчас же стремительно ретироваться. Но, похоже, фортуна приняла мою сторону, и, пока я спускалась, и затем, опасливо озираясь, пробиралась по полутемному, освещенному одним факелом, проходу до деревянного Христа, фортуна продолжала мне улыбаться. «Господина» и след простыл, а раба воспользовалась его безалаберностью: и птичка выпорхнула из клетки.