Теперь он окон не открывает, чтоб не повело. Сквозняк паркету вреден. По углам градусники и гигрометры. Следит за температурой (должно быть 22 градуса) и за влажностью. Постоянно в напряжении. Мебель на войлочных подушечках.
А жена ушла, к таксисту. Ей в браке дороже оказалась возможность трахнуть об пол банку маринованных помидоров. Она неделю там уняться не могла. Роняла невзначай мокрое, режущее и горячие блины. И форточки открывала и закрывала хаотично, без всякой системы. Издевалась над линолеумом как могла.
Или наденет каблуки и ходит. Ей нравилось, какой таксист не нервный абсолютно.
Вчера, в половине пятого, Ляле открылась тайна происхождения нашей семьи. Знание поступило прямо из космоса, где-то в перерыве между сосиской и компотом.
Пересказываю.
Мать детей моих Люся Незабудкина жила всегда. Она вечная.
Первым она родила меня. Потом Лялю. Мы с Лялей хорошо играли, но вдруг я родил Машу, эту вредную сестру.
Потом Незабудкина родила кота Чуню. Чуня в животе щекотался усами, Люся хохотала.
Так сказала Ляля и весело посмотрела в компот. Ляля, когда узнаёт из космоса новости про котов, всегда радуется.
Я тоже съел сосиску, но умней не стал. Ничего такого по крайней мере.
В моем мироздании люди по-прежнему слеплены из еды и скандалов, мыши родятся из забытых под диваном носков, а плоская Земля плывёт на черепахе. Если в песочнице рыть яму, упрёшься в твёрдое, это панцирь.
В субботу ездили на край плоской земли, орать концерт. Бард Саша нашёл себе жительницу края земли Люду в прозрачном костюме. Бард Вова обрёл трудное счастье в лице педагога Светы. Света за искусство готова на многое, особенно, пить кровь холостых бардов.
А меня повстречал пожилой поэт Василий. Он до ночи читал мне в грудь поэзию и все приличные ноги распугал какой-то сатанинской икотой.
Моему небу жалко для меня женщин. Надеюсь, оно бережёт моё либидо для каких-то крупных мероприятий. А может, просто ем не те сосиски.
Первую помощь оказала Люсьен. Она позвонила подруге Наташе.
У Наташи медицинский диплом, скорей всего Наташа его украла, перебив охрану на дипломовом заводе. Других объяснений, откуда у неё диплом я не нахожу.
Наташа спросила как выглядит больной.
— Лежит и кашляет — ответила Люся.
— Это грипп, — сразу поняла Наташа, — дай ему ремантадин, побольше.
Я на пальцах показал, как к тому же драматически охрип, что горло в огне, миндалины как фонари, лимфоузлы как жабры, но танец моих гибких рук никого не взолновал. Если б мне оторвало ногу, а из спины, дымясь, торчал топор, они всё равно б решили что это грипп, только в запущенной форме.
— Насыпь ему на раны ремантадину, — сказала бы Наташа, — побольше!
Утратив доверие к Люсе, я договорился с Машей на горчичники. Их надо было наложить три штуки: один в центре, и два латерально, в области подключичных борозд.
По нарисованным на груди крестам Маша видела, куда бомбить. Мы сложили горчичники в кипяток, сосчитали до пятнадцати. На последнем счёте Маша вдруг хватает всю кастюлю и бежит прочь, хохоча. Родителей лучше всего лечить юмором, думает Маша. Я с обнажённой грудью, в нарисованных крестах, кричу: «Вернись немедленно, гадкая девчонка!» — и ещё что-то такое про ремень и попу.
Маша возвращается. По команде «давай!» с размаху заклеивает мне пупок, что на полметра ниже всех ориентиров. Ей всё равно в каком месте ремонтировать отца, отец ей дорог всюду.
Потом приходила родная сестра. Принесла «чай из исландского мха». Я его три дня пил, а он оказался от анорексии. Теперь и ночью снится, как я ем.
Интернет посоветовал взять на кончик ножа красного перца и аккуратно высыпать «на спинку языка, где меньше вкусовых сосочков».
Потом быстро запить препарат тёплой водой. Обещался быстрый, яркий эффект.
На случай, если организм решит вдруг чихнуть с ножом во рту, яндекс советовал применять нож столовый, круглый со всех сторон. В противном случае возможна-де самопроизвольная ампутация гланд, чего-то я к такому не готов.
Намотал шарф, пошёл в клуб музицировать. Там сразу три шатенки похвалили, сказали какой я в шарфе милый. Собственно, кроме этих трёх женщин ничего хорошего в ангине и нет.
Каждую пятницу мы с мужиками ходим играть в одно кафе, хоть оно ни в чём не виновато. У нас традиция дарить своё искусство всем, кто не в силах отбиться.
Местные считают это кафе нехорошим местом. Многие в ночь на субботу уезжают, похватав самое дорогое, в основном котов. Кому бежать некуда, те потеряли интерес к размножению, верят в добрый метеорит, чей прилёт однажды избавит мир от бардов, и особенно от ленинградской фабрики кривых гитар, из-за которой всё началось.
В кафе работает барвумен Галина, она раньше танцевала в «Тодесе». Так вот, если вы пришли хулиганить, Галина аккуратно навтыкает вам по печени и почкам своими танцевальными ногами. Она никогда не ждёт, пока мужчины-барды встанут и запоют песню-протест в защиту женщин и посуды. То есть нас Галина могла бы отметелить даже лучше метеорита, но почему-то терпит.
По пятницам я возвращаюсь поздно, в четыре часа субботы. И сразу хочу спать. Кот щурится на меня левым-правым глазом по очереди, ему после темноты ярко смотреть. Потом я в кровать, а у него уже нет настроения. Вчера он добыл в плинтусе шуруп и стал играть в хоккей.
