Санкт-Петербургская быль - [11]

«Даже прекрасные уста наших великосветских дам не брезгали этим предметом, – вспоминает Кони. – „Да, скажите, – говорила мне изящная и по-своему добрая графиня К., – скажите, почему же нельзя сечь девушек, если они занимаются пропагандой? Я этого не понимаю!“ – „Если вы – милая, образованная женщина и мать семейства, мать подрастающих дочерей, не понимаете, почему нельзя сечь взрослых девушек, и спрашиваете это у меня, у мужчины, то я не могу вам этого объяснить… Представьте себе лишь, что вашу бы дочь, лет восемнадцати, высекли…“ – „О! – отвечала мне моя собеседница с выражением презрительной гордыни. – Мои дочери в пропаганду не пойдут!“»

Влияние всех этих толков и настроений и сказалось в словах Трепова на совещании у Палена. Старой «полицейской ярыге» хотелось угодить графу и высшим сановникам, разделяющим мнение князя Оболенского и Лопухина.

Пора, однако, кончить рассказ об этом совещании. Ничего оно твердо не решило, но показало, что даже в сановных кругах идет борьба разных мнений, в которых граф Пален совершенно терялся. Он ждал совета от Кони, но тот не поддержал ни Фриша, ни Трепова. Анатолий Федорович Кони оказался тут белой вороной, и его слова о благоразумии прозвучали «гласом вопиющего в пустыне», как он сам себе сказал, когда совещание закончилось. В тот день Кони решил твердо добиваться отставки с поста «графского советника». Надежды, которые он возлагал, соглашаясь на эту роль, не оправдывались.

«Пален, – говорил себе Кони, – не слуга своей страны, а лакей своего государя!»

Зачем же ему, Анатолию Федоровичу, оставаться советником при лакее?

Он чувствовал: после сегодняшнего совещания граф, пожалуй, уже не станет его удерживать. Для вице-директора министерства юстиции воззрения Кони слишком либеральны. Он даже против того, чтобы сечь «мошенников» и «девок», хотя сам государь и его окружение этому сочувствуют.

– Позор! – сокрушенно вздыхал Кони. – Крепостное право отменено, а дух крепостничества еще жив, да не только жив! Пронизывает весь строй империи! Сечь взрослых людей! Ужас!

Вечером Кони поехал в театр. Давали спектакль с участием знаменитого итальянского трагика Эрнесто Росси. Великолепная игра Росси немного развеяла тягостные думы Анатолия Федоровича. Он очень любил театр и был хорошо знаком с артистическим миром и литературными знаменитостями столицы.

3

Дело о демонстрации на площади у Казанского собора разбиралось в особом «присутствии» правительствующего сената с 18 по 25 января 1877 года, то есть спустя месяц с небольшим после совещания у графа Палена. Суду было предано 20 человек, в большинстве студенты и курсистки. Самым юным среди них был Яков Потапов, и мы позволим себе здесь хоть кое-что сказать о его роли в демонстрации: она не должна быть забыта.

Кусочек истории, один ее эпизод: демонстрация у Казанского собора. Но в революционной истории России это событие было великим подвигом.

Впервые заявили о себе в тот день «зимнего Николы» рабочие Питера – вот событие особой важности, отмеченное во всех свидетельствах и описаниях, посвященных тому, что произошло на широкой площади у собора. Юный Потапов и был рабочим, фабричным учеником.

В разгар демонстрации, когда в толпе прозвучал призыв Плеханова к борьбе с царским самодержавием, именно его, Якова Потапова, подняли на плечи стоявшие около Плеханова рабочие, и в руках Якова заполыхало красное полотнище с надписью: «Земля и воля».

Казалось, сама юность русской революции отразилась в чистых глазах рабочего мальчика, вложила в его руки алое знамя.

Сурова была расправа с участниками демонстрации у собора: тюрьма, Сибирь, каторга.

Плеханову посчастливилось. В момент, когда на демонстрантов налетели казаки и городовые, ему удалось скрыться. А Яшу схватили. Ввиду несовершеннолетия ему присудили пять лет поселения в одном из отдаленных монастырей для (так говорилось в приговоре) «исправления нравственности и утверждения в правилах христианского долга». Находясь в Соловецком монастыре и отбывая там наказание, Потапов, не стерпев обиды, ударил одного из духовных лиц; за это его опять судили и сослали в глухой угол Якутии, где сам черт не бывал. Там вскоре и угасла короткая жизнь Якова Потапова.

Теперь можно перейти к Боголюбову, чья судьба оказалась не менее трагичной.

Боголюбов (подпольная кличка), или Емельянов (настоящая фамилия), был одним из видных членов землевольческой организации Питера. Приехал он сюда с Дона, поступил в Ветеринарный институт. Сын дьячка, бедный студент, он для заработка давал уроки, иногда шел в гавань грузить мешки, ютился на чердаках, в подвалах, часто спал на голых досках и любил говорить о себе: «Мне бы только огарочек свечи да книжку в руки. Больше ничего не нужно. Я и счастлив».

Обычная участь разночинца. Вот о таких, как Боголюбов, и писал Чернышевский в «Что делать?», Тургенев – в «Отцах и детях».

Порывистый, энергичный, привычный к труду и лишениям, Боголюбов и наружностью походил на описанных в этих книгах разночинцев. В нем как бы одновременно сочетались черты Рахметова и черты Базарова. Носил смешную бородку, густые клочковатые волосы стриг редко, ходил в смазных сапогах зимой и летом, разговаривал почти трубным басом и казался гораздо старше своих лет, а было ему всего двадцать три года.