Побросали на лугу велосипеды, наспех постаскивали одежду, каждый хотел поскорей окунуться в прохладную Протешу: как горох посыпались в воду с невысокого срывистого берега. Взбаламутили реку — шум-гам, брызги.
Такой ералаш длился недолго. Искупавшись, Генка натянул на себя тельняшку и требовательным аккордом судейского свистка призвал ребят к порядку.
— Вдоль берега становитесь! Наперевонки заплыв будет. Живо! Окуни́на, не слышишь, что ли? Хватит там фыркать!
— Да ну тебя! — попытался отнекиваться Колька Давыдов, прозванный Окунем, потому что лицо у него как бы заостренное и глаза выпуклые, с красноватыми веками.
— Кому говорят? А то получишь! — пригрозил Генка. — Значит, до того берега и обратно.
Окунь поздоровей других ребят, лишь на год моложе Генки, он не очень боится угроз, но и на него моряцкая тельняшка производит должное впечатление, и сам Генка в ней кажется неуязвимым, как в кольчуге. Взгляд у него бойкий, глаза по-кошачьи зеленоватые, нос задиристо заколупился. Колька знал по опыту, что связываться с ним не стоит, поэтому нехотя встал в шеренгу.
— Три, четыре…
Резкий свисток будто бы подтолкнул ребят в воду. Кто умел, махнули сажёнками, остальные неистово молотили руками и ногами как попало. Генка наблюдал, чтобы каждый коснулся запеска, а не пытался хитрить, поворачивая раньше.
После заплыва дал ребятам немного отдышаться и опять выстроил, заставил делать сальто: с короткого разбега все подпрыгивали, неумело кувыркались в воздухе, больно плюхаясь об воду животами и спинами.
Генка почувствовал, что ребята скоро начнут роптать, прекратил подавать команды, а Окуня подозвал к себе, задумав одно предприятие, связанное с риском.
— Сгоняем на Кругленький, пока они купаются, посмотрим, стоят ли там корытины[4] Павла Каюрова, — сказал шепотом, чтобы никто не услышал.
— Зачем они тебе?
— Есть идея. Сам старик Каюров говорил, что, когда был молодым, больше всего любил лучить рыбу с острогой по ночам. Попробовать хочется.
— Еще попадемся ему.
— Ночью никому до нас дела нет. Айда, обмозгуем это на месте!
Поехали луговой тропинкой к Круглому омуту. Корытины нашли на берегу старицы, которая соединяется с омутом узкой протокой. Старица изогнулась длинной подковой, заросла желтыми кувшинками; рыбу в ней можно взять только сетью, для этого и требуются старику Каюрову долблёнки. Они довольно ветхи, кой-где подгнили, но если выдерживают взрослого человека, значит, и двоих ребят поднимут.
— На всякий случай автомобильную камеру возьмем, — предложил Генка, осматривая потемневшие от времени корытины, припрятанные в укромном месте между ивами. — Вот сюда, на поперечину, опирается оказево[5], на нем разводят огонь и, говорят, рыбу видно, только коли острогой. Я думаю, мы сумеем вытащить корытины в реку.
— Суметь-то сумеем, а где возьмем острогу и оказево?
— Сами попробуем сделать, я схожу в совхозные мастерские к дяде Саше, он приварит железяки. Смотри не проговорись никому! Щук будем бить вот таких. — Генка показал чуть ли не во весь размах рук.
Кольку начинала увлекать столь заманчивая идея, он горячо добавил:
— Самому Каюрову утрем нос!
Хотели сейчас же спихнуть корытины и опробовать их на воде, да благоразумно решили не навлекать преждевременных подозрений.
Ведя велосипеды за руль, обогнули старицу. Невозмутимо спокойная гладь воды словно бы скрывала от них тайну, которая должна была открыться во время предстоящего плавания.
В этот же день начали подготовку к нему.
* * *
После ужина Генка сказал родителям, что пойдет спать в саранку к Кольке Давыдову. Немного полежали на старом одеяле, брошенном на сенной зарод, дожидаясь, когда утихнет в доме Давыдовых. Саранка стоит за двором. Пролезли в дыру под стену, а дальше — капустной бороздой проползли к задам огорода. Тут и до перелеска рукой подать, где спрятано было заранее все снаряжение.
Пока не погасла заря, пока день не совсем еще уступил ночи, спешили добежать до старицы, все оборудовать для необычной рыбалки.
Корытины оказались на месте. Спустили их в воду, и Генка, подпираясь гладким еловым шестом, переправился к протоке. Она мелкая, а дно вязкое: пришлось снимать штаны и перетаскивать корытины волоком в реку.
— Садись, попробуем, как выдержат двоих.
— Только-только, гляди того, воду зачерпнем.
Надули автомобильную камеру и подпихнули ее снизу между корытин, чтобы увеличить подъемность. Самодельное оказево из четырехрогих вил, перевитых толстой проволокой, установили на носу, просунув деревянную ручку под доску, которая лежит сверху вдоль корытин и служит сиденьем. В оказево аккуратно положили смолевые полешки, они загорелись с первой спички. С собой можно было взять немного дров на добавку, поэтому еще в двух местах по реке подготовили топливные запасы.
Ночи были еще теплые: август только начался. Стемнело быстро, так что противоположный берег не разглядишь. Прибрежные кусты, редкие стога в лугах, лес — все потонуло, будто бы в осенней аспидной глухмени, когда разгорелся огонь на носу корытин.
— Я буду капитаном, а ты — матросом, — самостоятельно решил Генка. — Вставай на корме, будешь шестом править.
