Санкция Айгер - [19]

– О’кей. Терзай свою плоть. Отказывай себе в плотских удовольствиях. Будто меня это интересует.

Она пошла следом за ним в ванную. Ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум воды, низвергающейся в его римскую ванну.

– Конечно, на самом-то деле мне не все равно! В конце концов, кто-то же должен меня распечатать!

Он подал голос из уборной.

– Кто-то должен и мусор вывозить. Но только не я. – И он поставил эффектную точку, с шумом спустив воду.

– Очаровательное сравнение!

Он вернулся в ванную и опустился в горячую воду.

– Может быть, оденешься и приготовишь нам легкий завтрак?

– Я не в жены тебе набиваюсь, а в любовницы!

Тем не менее она неохотно возвратилась в спальню.

– И надень блузку, прежде чем спустишься! – крикнул он ей вслед. – Там может быть мистер Монк. – Мистер Монк был его садовник.

– Интересно, может быть, он захочет избавить меня от этой постыдной непорочности.

– Если только за дополнительную плату, – пробормотал Джонатан про себя.

– Тебе, наверное, яйца всмятку? – крикнула она, уходя.

После завтрака она бесцельно бродила по оранжерее, а он тем временем принес утреннюю почту в библиотеку, где намеревался немного поработать. Он удивился и забеспокоился, не найдя обычного синего конверта из ЦИРа с наличными. По традиции, этот конверт всегда опускали в его почтовый ящик в первую ночь после его возвращения с задания. Джонатан был уверен, что произошел не просто недосмотр – Дракон что-то задумал. Но ему оставалось только ждать, поэтому он занялся счетами и выяснил, что, когда он расплатится за своего Писсарро и выплатит садовнику летнее жалование авансом, у него мало что останется. Летом роскошной жизни не предвидится, но кое-как он протянет. Его больше заботило то, что он обещал подпольному торговцу картинами в Бруклине заплатить сегодня. Он решил позвонить и уговорить торговца придержать картину еще на день.

– ...и когда же вы сможете забрать ее, Джонатан? – спросил торговец, по-ближневосточному похрустывая голосом на согласных.

– Завтра, скорее всего. Или послезавтра.

– Лучше послезавтра. Завтра я вывожу все семейство на Джонс-Бич. А вы привезете с собой двенадцать тысяч, на которых мы порешили?

– У меня будет десять тысяч, как мы и договаривались.

– А было только десять? – голосом, исполненным печали, спросил торговец.

– Было только десять.

– Что я делаю, Джонатан? Я позволяю дружеским чувствам, которые я к вам испытываю, ставить под угрозу будущее моих детей. Но – сделка есть сделка. Я философ. Я умею проигрывать с достоинством. Только обязательно привозите деньги до полудня. Мне не безопасно держать товар здесь. К тому же у меня появился и другой потенциальный покупатель.

– Вы лжете, разумеется.

– Я никогда не лгу. Я ворую. Другой покупатель есть. За двенадцать тысяч. Он связался со мной сегодня. Итак, если не хотите потерять картину, поспешите. Вы меня понимаете?

– Я вас понимаю.

– Прекрасно. Значит, так тому и быть! Как семья?

– Я не женат. Мы эту сцену каждый раз разыгрываем – вы постоянно меня спрашиваете, как семья, а я вам постоянно напоминаю, что никакой семьи у меня нет.

– Да, я забывчив. Помните, я же забыл, что мыс вами договаривались на десять тысяч. Но, если серьезно, вам нужно завести семью. Без детей, на которых нужно работать, что такое жизнь? Ответьте-ка мне на это.

– Увидимся послезавтра.

– Жду с нетерпением. Будьте пунктуальны, Джонатан. Другой покупатель есть.

– Вы уже говорили.

Повесив трубку, Джонатан несколько минут мрачно сидел за письменным столом. Настроение было испорчено – он боялся потерять Писсарро. Он задумался: что же на уме у этого змея-Дракона.

– Может, хоть мячиками трахнемся? – через весь корабль прокричала Черри.

Делать кислую рожу было совершенно бесполезно, и он согласился. Гроза отмыла небо от облаков, и день был ослепительно солнечный. Они с часок поиграли в теннис, потом выпили по бутылочке шампанского. Она подражала его святотатственной манере пить вино из горлышка, как пиво. Потом они охладились купанием в бассейне. Черри плавала в своих теннисных шортиках, и, когда вылезла, они были совсем прозрачные.

– Чувствую себя итальянской кинозвездочкой, – заметила она, поглядывая на темный треугольный щиток, просвечивающий сквозь шорты.

– Я тоже, – сказал он и рухнул на горячий песок.

Они вели светскую беседу, а она тем временем горстями сыпала песок ему на спину. Она вскользь заметила, что собирается на выходные с друзьями съездить на мыс, и пригласила его. Он отказался – ее слишком молодые и слишком раскованные друзья смертельно утомляли его своими бродяжьими наклонностями и дебильностью.

По пляжу пронесся порыв холодного ветра, предвещая, что к вечеру снова будет дождь, и Черри, предложив, без особой надежды на успех, чтобы Джонатан взял ее с собою в теплую постель, отправилась домой.

Возвращаясь в церковь, Джонатан увидел мистера Монка. Он даже подумал, а не свернуть ли назад – до того хотелось избежать встречи. Но затем, устыдившись, что боится собственного садовника, смело пошел вперед. Мистер Монк был лучшим садовником Лонг-Айленда, но за его услугами особо длинной очереди не возникало. Этот законченный параноик вывел для себя теорию, что все цветы, трава и кусты – его заклятые личные враги, которые стремятся разделаться с ним средствами столь же дьявольскими, сколь и изощренными. Обычно он выпалывал сорняки, стриг кусты и косил траву с радостью садиста и энергией кровного мстителя, постоянно обрушивая на вражескую флору поток ругательств, связанных исключительно с физиологическими отправлениями. И, словно в отместку ему, сады и лужайки под его рукой благоденствовали. Он же считал это преднамеренным личным оскорблением и еще больше неистовствовал.