«Сандал» пахнет порохом - [75]

– Пленников, за которых не уплачен выкуп, уже казнили?

– Еще нет, господин. Объявленный срок истекает сегодня вечером.

– Это хорошо, – кивнул Камран ибн Дахи и отправил в рот налитую соком виноградину. – Угощайся, фрукты вкусные!

Это был знак благосклонности и расположения, но Абдулкахара встревожило то, что он не понял, в каком смысле господин употребил слово «хорошо». Хорошо, что не казнили заложников? Или хорошо, что срок наступит вечером? А может, хорошо казнить их немедленно?

– Спасибо, мой повелитель! Прикажете исправить оплошность и казнить их прямо сейчас?

В голосе Абдулкахара улавливалось напряжение – кто знает, к чему клонит хозяин?

– Нет, ты все сделал правильно. Сколько их?

– У двоих срок выкупа истекает сегодня, еще у одного – через два дня.

Главный ассасин взял со стола маленький серебряный нож и принялся очищать им гранат. Абдулкахар покорно и терпеливо ждал.

– Не спеши от них избавляться, – наконец сказал хозяин. – Некоторые из них могут нам пригодиться.

Моряки закончили разгрузку, и готовили судно к отходу. Слуги закатывали бочки в подвалы крепости.

– Сколько нужно пороха, чтобы убить одного врага? – спросил Камран ибн Дахи, глядя на кипящую внизу работу.

– Если стрелять из мушкета не дальше семидесяти шагов, ассасины обычно попадают с первого выстрела, – уверенно сказал Абдулкахар. – Для одного выстрела нужно приблизительно два дирхам аль-кайль[38] пороха. Для выстрела из базилики[39], которой турки пробили крепостную стену Константинополя, потребуется несколько мешков пороха. Могу я поинтересоваться, что конкретно имеет в виду мой господин, говоря об уничтожении врага с помощью пороха?

– Кувшин пороха, перемешанного с наконечниками стрел и камнями, может заменить длительную и кропотливую подготовку ассасина. Для того, чтобы взорвать порох, не нужны ни сила, ни ловкость, ни умение владеть оружием. Достаточно любому человеку, в котором никто не заподозрит ассасина, незаметно поджечь фитиль и подойти к врагу. Порох сам сделает все остальное – уничтожит и цель, и тех, кто ее окружает!

– Да, верно, – удивился Абдулкахар. – Но разве простой человек согласится умирать за нашу идею?

Камран только махнул рукой.

– Он будет умирать не за идею. За деньги, за райское блаженство, за страх, наконец! Ведь страх гораздо важней денег!

Помощник внимательно слушал.

– Если родственники не хотят платить выкуп за пленника, мы заставим пленника заплатить за родственников. Если он откажется, мы убьем всю его родню.

– Я верю каждому слову своего господина, как верю в самого Аллаха, хвала ему, – склонил голову Абдулкахар. – Но позволь узнать, откуда пленники смогут взять выкуп за всех своих родственников?

– Им не нужно будет ничего брать, – усмехнулся хозяин. – Им нужно будет отдать то, что у них есть – их жизнь. Как там эта… жена менялы Османа?

– Михри? – Абдулкахар усмехнулся, обнажив большие, как у лошади, зубы. – Мы держим ее на опиуме, и она обслуживает всех моряков, которые привозят нам товары. В море они скучают по женщинам, и сейчас очень довольны и благодарны твоей мудрости и щедрости.

– Вот с нее и начнем! – кивнул Камран. – Слушай, что надо делать…

Ризе, сентябрь 1597 г

Рынок городка Ризе, зажатого на узкой полоске земли между горами и морем, был гораздо меньше рынка соседнего Трабзона – крупнейшего портового города Черноморского побережья Османской империи. Но в изобилии и разнообразности товаров ему не уступал: за мясными рядами тянулись рыбные, за ними – чайные и мучные, фруктовые и овощные, еще дальше продавали вино, масло, мед, орехи… Как морские течения подчиняются законам водной стихии, так людская многоголосая толпа создавала между торговыми рядами свои течения, подчиняющиеся законам рынка. Среди этой людской стихии то и дело выныривали загоревшие мальчишки, снующие поперек течений и вызывающие в волнах покупателей краткосрочные шумные завихрения.

Лишь жену главы города – Айшет – не беспокоили ни давка, ни человеческие волны и завихрения – она вальяжно шла по пустому пространству, защищенная от толпы простых смертных четырьмя огромными охранниками, попутно исполнявшими роль носильщиков. Конечно, покупать продукты для стола высокородной семьи могла бы и прислуга, но Айшет любила ходить по рынку и частенько делала это сама, устраивая для себя небольшое развлечение. Иногда, как и теперь, она брала с собой семилетнего сына Мурада. С ней то и дело здоровались, норовили поцеловать руку или подол платья: жители обожали наместника султана Ибрагима ибн Хамида – он был строг, но справедлив и неподкупен. Недавно он отказался пустить жить в городе шайку кровожадных убийц – ассасинов, хотя они предлагали ему столько золота, сколько увезет взрослый осел. Айшет очень гордилась мужем.

Навстречу ей в толпе медленно двигалась другая женщина, по имени Михри. Ни охранников, ни носильщиков у нее не было, она сама несла на левом плече широкий глиняный кувшин с узким высоким горлышком, закрытым крышкой. Хотя Айшет и Михри друг друга не знали, они были чем-то похожи: обоим на вид лет двадцать пять, обе рослые, статные, с широким тазом и узкой талией, которые не могла замаскировать нарочито мешковатая восточная одежда. Обе были в дорогих хиджабах, не скрывающих миловидных лиц. И платья у них одинакового качества: пошиты из дорогих тканей и, несомненно, искусными портными, только у той, что несла кувшин, оно было помятым и испачканным, как будто госпожа подарила служанке одно из своих старых. Но это было не так. Служанкой Михри никогда не была. Еще неделю назад она жила в Орду со своим мужем и сыном – девятилетним Баязидом – в большом красивом доме, в полном достатке. Когда ее похитили, Михри думала, что скоро муж заплатит выкуп, и весь этот кошмар закончится. Но тогда кошмар только начинался…